Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения
В моей книге высказана некая несомненная правда.
Но правда не есть Истина, – это читатели должны помнить во-первых.
Во-вторых, – я предвижу. Что иные читатели, брезгливо улыбаясь, будут говорить: «Это автор про себя писал!»
Не совсем так.
Конечно, я писал и о себе (что бы я был за урод, если бы мне были чужды переживания, изображенные в моей книге!) – но все же больше я писал о тебе, – читатель-современник.
Александр Тиняков
1-го февраля 1922 Петербург
ВЕСНА В ПОДПОЛЬЕ
Книга Вторая, стихи 1912-1915
(Примечание: книга не была опубликована при жизни автора:
большая часть ее стихотворений вошла в «Треугольник»)
Предисловие
Я понимаю мир как Благо
Я ощущаю мир как Зло
Плодом этого противоречия является настоящая книга
Александр Тиняков
I ГОРОДСКИ ПРИЗРАКИ
ОдиночестоВ утомительном бездельиПровожу за днем я день,И в моей угрюмой кельеТишина царит и тень.
Сквозь опущенные шторыНе пройдет ни луч, ни звук.Приучил ко тьме я взоры.Стал пуглив я, как паук.
Часто зеркальце снимаю,В руки хилые беруИ с собою затеваюНедостойную игру.
Наслаждаюсь я безумноПовторением гримас…Незаметно и бесшумноПодползет вечерний час.
Постучавшись осторожно,Лампу мне подаст слуга, –Встречу я его тревожно,Как смертельного врага.
Он уйдет – и вновь упорно,Без начала и конца,Буду злостно и позорноИскажать черты лица…
Июль 1913 Териоки В сумасшедшем домеПусть удел мой печален и горек,А виденья кошмарны и жутки:За больничным окошком есть дворик,Где зобастые крякают утки.
Где геройски петух распевает,Где хлопочут, нахохлившись, курыИ в борьбу из-за кости вступаютВоробьи близ собачьей конуры…
А за двориком тихая Пряжка,А за Пряжкою стены и крыши…И мне больше не больно, не тяжко,Сердце бьется спокойней и тише.
Вновь младенчески ясен и чист я,Вновь под липами с няней сижу я,Надо мною колышатся листья,Заливаются птицы, ликуя…
И с беспечным восторгом во взореОтдаюся весне я пришедшей!..…А за мною в глухом коридореНепристойно кричит сумасшедший…
Август 1913 Петербург * * *Пасущийся в полях, беспечно-мудрый скот,И пахарь за сохой, и бабочка над лугом, –Со всеми вами в лад душа моя поетИ сердце мне велит быть вашим добрым другом.
Вы созданы, как я; мы в должный час умрем;Мы дышим, и живем, и радуемся вольно;Усталость нас дарит отдохновенным сном;Нам сладко от любви; нам от страданий больно…
Когда же вижу я машин стальную плотьИ страшную в них жизнь, – бессмысленно-тупую, –Тревоги я в себе не в силах побороть,И тяжкий, темный страх я перед ними чую.
Когда аэроплан сквернит святую твердь,Я думаю в укор безумному народу:От Бога сладостней приять и труд, и смерть,Чем взять у сатаны бессмертье и свободу.
Я мыслю: дохлый пес, что тлеет и смердит,Прекрасней и живей, чем та стальная муха,Которая сейчас под тучами парит,В которой нет любви, и разума, и духа!
март 1914 Петербург ЦивилизацияВизжат гудки автомобилей,Волнуя городской хаос,А где-то дремлют души лилий,Которые любил Христос.
К заветам Господа не чутки,Пред сатаной мы пали ниц,Мы – палачи, мы – проститутки,Мы лживей и смрадней лисиц!
Из камня мы громады строим,Из стали делаем зверейИ, точно псы пред смертью, воемПри мертвом свете фонарей.
И в нас, как нищая малютка,Душа больна от ран и слез,И нам подумать стыдно, жутко,Что к нам опять придет Христос!
На дивный запах Божьих лилийДадим мы Господу в ответЛишь смрадный дух автомобилейДа сумасшедших дикий бред.
Март 1914 Петербург КошмарЗаря погаснет над Невою,И облака, как пауки,Повиснут низко над землею,И я завою от тоски.
Смертельным ужасом объятый,Я побегу от пауковРысцою мелкой, виноватой,Вдоль неприветливых домов.
Но лапой цепкой, студенистойМеня, настигнув, схватит гад,И в душу мне вольет нечистыйИ соблазнительный свой яд.
Я – как паук за паучихой –За проституткой поползуИ – свирепея, ночью тихойЕе в постели загрызу.
Март 1914 ПетербургII ДЕРЕВЕНСКИЕ ЛЮДИ
Мой прадед Мой род не знатен и не громок, Ему безвестна глушь веков, Но я моих отцов потомок И я люблю моих отцов. Б.В. НикольскийОн в будни мерно за сохоюШагал в ликующих полях,А в праздник – с песней удалою –Гулял и гикал в кабаках.
В избе, пропахшей горьким дымом,Под ледяной метельный смех,Он, как медведь, дремал по зимам,Закутавшись в овечий мех.
Но лишь весною начиналаЧернеть полей окрестных ширь,Душа в нем дивно оживала,В нем просыпался богатырь!
И снова твердым, мерным шагомОн шел за верною сохойПо зеленеющим оврагамПод дружелюбной синевой.
Звенела летом легким звономЕго блестящая коса –И с быстрым падала поклономК его ногам лугов краса.
Во дни июльской грозной страдыС него стекал кровавый пот,Но он не знал ценней награды,Чем урожайный, хлебный год.
Когда ж кончался птичий гомонИ осень в мир несла тоску,То – вечный труженик – цепом онСтучал задорно на току.
Потом он сыпал емкой меройЗерно златистое в мешкиИ ехал с мельницы весь серыйОт пыли, пота и муки.
И за весной весна летела,И за годами шли года,Но в нем не никла, не хирелаДуша под бременем труда.
И встречен смертью роковою,Он умер сразу, не болев,В саду, под яблонью, весною,Под птичий радостный напев…
Вот почему порой не ладитМой дух с весельем городским:Во мне живет мой старый прадедИ манит к нивам золотым.
Зовет старик к родным избушкам,К зеленым отчим рубежам,К осенним радостным пирушкамИ к тяжким, сладостным трудам!
Август 1912 Москва Николаевский солдатВ холод, в оттепель и в знойМимо серых, дымных хатХодит бравый отставнойНиколаевский солдат.
И хотя на днях емуСтукнет восемьдесят пять,Бодро носит он сумуИ не хочет помирать.
А когда бывает пьян,Он поет про старину:Про Малаховский курган,Про Венгерскую войну.
С ярким пламенем в глазахГоворит он про врагов,И объемлет жуткий страхПростодушных мужиков.
Рты раскрыв, они глядят,Как в них метит костылемРасходившийся солдат,Точно въявь он пред врагом…
А когда Японец нам,Обезумев, стал грозить,То старик пришел к властямИ сказал: «Хочу служить!»
Видел я потом: рыдалСтарый, будучи не пьян,И – рыдая, повторял:«Наши сдали Ляоян!»
август 1912 Москва Становой ПриставБудя бубенчиком лужайки,Простор тревожа полевой,На дребезжащей таратайкеКуда-то едет становой.
От пыли сер помятый кительИ сед его повисший ус –И каждый деревенский жительСнимает перед ним картуз.
Не зная долгих остановок,Всегда он мчится средь полейНа гул кабацких потасовок,На крики буйных бунтарей.
Сожгут ли сена стог в усадьбеИль конокрада свалит кол,Умрет ли пьяница на свадьбе, –Он все заносит в протокол.
К купцам, известным в околодке,Он заезжает на лету,С дороги, крякнув, выпьет водки,Похвалит дочек красоту, –
И мчится дальше в ночь глухуюНа зов настойчивый и злой,И будит тишину ночнуюЕго бубенчик удалой.
И так всю жизнь. Без пыли седыТеперь концы его усов,Но так же в мире часты бедыИ змей греха многоголов!
Быть может, пулею шальноюИз-за угла его сразятИ вольнодумной болтовнеюЕго могилу оскорбят…
Но в бессознательной отвагеОн примет горькую судьбуИ – верен долгу и присяге –Опустит руки лишь в гробу!
Октябрь 1912 Петербург ЗемлевладелецУгрюм и толст, – как ястреб, зорок,В домашнем сером пиджакеПомещик въехал на пригорокНа сытом рыжем меринке.
Дружнее граблями взмахнулиРяды веселых, статных баб,Приказчик – с быстротою пули –Вскочил, прервав певучий храп.
И не успев стряхнуть дремоты,Он пред хозяином поник –И было тяжелей работыВникать ему в обидный крик.
Натешась руганью ядреной,Помещик лошадь повернулИ в зыбких волнах ржи зеленойПоплыл и тихо потонул.
Вернувшись с поля – весь багровый –Он чай с вареньем долго пилВ старинной маленькой столовойИ мух назойливых давил.
За ранним ужином он хмуроСмотрел на юных дочерей,А те склонялися понуроПод властью сумрачных очей.
Ложась в постель, перед киотомШептал он древние слова,Хоть не к молитвенным заботам, –К подушке никла голова.
И ночью – мирною и тихой –Он увидал привычный сон:Поля с пшеницей и гречихойДа ярко-синий небосклон.
Ноябрь 1912 ПетербургIII ВСЕОПРАВДАНИЕ
