Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

III ЕДИНОЕ

Множественное в едином, и единое

при множественном, и вместе все.

Плотин

Бог, и мир его, и человек его есть то едино.

Г.С. Сковорода

Все во мне и я во всем.

Тютчев

Былинкой гибкою под ветром Я качаюсь,Я Сириусом лью лучи мои в эфир,И Я же трупом пса в канаве разлагаюсь,И юной девушкой, любя, вступаю в мир.

И все очам людским доступные картины,Все тени, образы и лики бытияВо глубине своей божественно-едины,И все они во Мне, и все они – лишь Я.

Христос израненный и к древу пригвожденный,И пьяный сутенёр в притоне воровском –Четою дружною, навеки примиренной,Не споря меж собой, живут во Мне одном.

Во всем, что вымерло, в деревьях, гадах, птицах,Во всем, что есть теперь в пучине бытия,Во всех грядущих в Мир и нерожденных лицах –Во всем Единый Дух, во всем Единый Я.

Все равно мне: человек и камень,Голый пень и свежий клейкий лист.Вечно ровен в сердце вещий пламеньИ мой Дух непобедимо чист.

Всем терзаньям, всем усладам телоЯ без сожаленья отдаю,Всем соблазнам я вручаю смелоДушу преходящую мою.

Мне уже не страшно беззаконье,Каждый звук равно во мне звучит:Хрюкнет ли свинья в хлеву спросонья,Лебедь ли пред смертью закричит.

Уж ни жить, ни умирать не буду,Стерлись грани, дали, времена,Только Я — Один во всем и всюду,А во Мне — лишь свет и тишина.

Я захворал проказой. В лепрозорийМеня отправили врачи.Кругом сухая степь. Огнисты зориИ пламенно горят лучи.

И — как огонь — горят на коже ранки,И мутный гной течет из них,И слышатся всечасно перебранкиСоседей язвенных моих.

Но чем ни глубже боль пускает корни,Чем ни отравленнее кровь,Тем ярче, радостней и животворнейРастет в душе моей любовь.

Я — как дитя — шепчу привет былинкам,Что вырастают на дворе,И в воздухе дрожащим паутинкам,И птичьим песням на заре.

Когда лежу, щекой прижавшись гнойнойК подушке — и гляжу во тьму,И месяц в окна поглядит спокойный,Как брату, радуюсь ему.

Пусть догнивает тело от болезни,Но духом я постиг давно,Что я живу в родимой, в милой бездне,Что Макрокосм и Я — Одно.

Бациллы, мне терзающие кожу,Со мной пред вечностью равны,И я проклятием не потревожуСвятую тайну тишины.

Ни зависти, ни злобы я не знаю,Меня не давит тесный плен,Я человечество благословляюИз-за моих высоких стен.

Не все ль равно: здоров я или болен,Любим людьми или забыт,Когда мой дух, как птица в небе, воленИ сердце от любви горит!

Дождик хлещет. Сквозь опоркиСлякоть ноги холодит.Ветер треплет на пригоркеВетки голые ракит.

Жмется ласково котомкаК истомленному горбу,И пою, как птица, громко,Славя путь мой и судьбу.

Может быть, я ночью вьюжнойУпаду, и вплоть до дняСнег холодный, снег жемчужныйБудет падать на меня.

И тебе, метель родная,Не страшась и не грустя,Сном последним засыпая,Улыбнусь я, как дитя.

Пускай в Меня, как в водоем,Вольются боль, и грязь, и горе:Не в силах молния огнемИспепелить иль выжечь моря!Пусть мириады спирохетГрозят душе уничтоженьем,Но Я – мыслитель и поэт, –Я встречу их благословеньем!Пусть паралич цепями МнеСкует бессильные суставы, –Умру спокойно в тишине,Как умирают в холод травы.Пускай безумье, как туман,Над мозгом сумрачно сгустится, –Мой Дух – безмерный океан:Века пройдут, туман умчится!И снова, как ребенок, ЯВзгляну невинными глазамиНа цвет и прелесть бытия –В глаза ликующему Браме!

EGO SUM QUI SUM

(АЗ ЕСМЬ СУЩИЙ)

ТРЕТЬЯ КНИГА СТИХОВ

1921-1922гг.

Я знаю, что многие читатели встретят мои стихи с негодованием, что автор объявят безнравственным человеком, а его книжку – общественно-вредной.

Такой подход к делу будет, однако, вполне неправильным.

Дело поэта, – как и всякого художника, – состоит не в том, чтобы строить или переустраивать жизнь, и не в том, чтобы судить ее, а в том, главным образом, чтобы отражать ее проявления.

В жизни же, как известно, всегда было, есть и будет, наряду с тем, что считается прекрасным и добрым, и то, что признается безобразным и злым. Художник, в моментытворчества по существу своему чуждый морали, волен изображать любое проявление жизни, «доброе» рядом с «злым», «отвратительное» наряду с «прекрасным».

За сюжеты и темы поэта судить нельзя, невозможно, немыслимо! Судить его можно лишь за то, как он справился со своей темой.

Я в моей книге беру современного человека во всей его неприкрашенной наготе.

Рожденные и воспитанные в нездоровых и неестественных условиях, созданных развитием капитализма, все мы – вплоть до самых лучших из нас, – не свободны от эгоизма, от известной косности и распущенности, от склонности к различного рода эксцессам и т.п.

Поскольку я являюсь общественным деятелем – хотя бы, например, в качестве сотрудника Советских газет, – я боролся и борюсь с такими антиобщественными навыками и склонностями,

Но поскольку я выступаю в качестве художника, желающего отразить психологию, скажем, кутилы или дошедшего до предельной черты эгоиста, тем более, если я говорю от лица подобных типов, – я не могу в то же время судить их и подчеркивать в моих стихах, что эти типы – плохи и что их ощущения, переживания и действия суть «зло».

Если я передаю настроения загулявшего литератора, с восторгом говорящего о своем загуле, – это отнюдь не значит, что я «воспеваю» его и утверждаю как нечто положительное. Я только остаюсь в пределах художественной добросовестности, я только рисую, а судить о нарисованном мною образе с моральной или общественной точки зрения предоставляю читателю.

Убежден, что нарисованные мною образы и выраженные мною ощущения современного среднего человека никого не соблазнят и никому не повредят. Кутилы и распутники будут и без наших стихов предаваться кутежам и распутству, а людей, к этому органически не склонных, не увлечешь в эти дебри никакими картинами, никакими стихами.

Ко всему изложенному присовокупляю, что основная идея моей книжки далека как от «воспевания зла», так и от «пессимизма».

Об этом с достаточной ясностью говорит заключительное стихотворение книги. Да! в современном человеке много гадкого, но он – не гад, он всего-навсего «гадкий утенок» из андерсеновской сказки, то есть существо, еще само не знающее, насколько оно прекрасно и какие великие возможности скрываются в нем.

И, наконец, еще одно замечание по поводу стихотворения «Радость жизни», в котором упоминается имя Гумилева. Стихи эти были написаны более чем за месяц до смерти Гумилева, и тогда же я читал их моим литературным знакомым. Отсюда ясно, что никакого отношения к политической деятельности Гумилева и к ее драматическому концу мои стихи не имели и не имеют. По поводу нелепой и преступной авантюры, в которой принял участие Гумилев, я высказался в свое время на страницах «Красного Балтийского Флота» ( 10 сентября 1921г., №90) и мнения моего об этом деле не меняю, и не вижу никакой надобности в том, чтобы делать из имени Гумилева нечто «неприкосновенное».

Александр Тиняков