Евгений Рейн - Избранное
«Самой природы вечный меньшевик…»
«Самой природы вечный меньшевик»[8],давным-давно я от себя отвык:ни шутки, ни попойки — Иеговалишил меня на партсобранье слова,еще немного — и лишит мандата…Ну что ж такого, жизнь не виновата.Знай плещет у метро, стоит ретивов затылок, возле кооператива.Зачем? Сама не знает. Что-то будет…Пусть не признает, плюнет, обессудити пригвоздит, поставит в списке птичку,но только даст мне верную отмычку:о чем она рыдает и хлопочет —никто не хочет жить и умереть не хочет.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ВАГОН
Вагоны «Рим — Москва», «Москва — Константинополь»у этих вот платформ шлифуют сталь о сталь,на запад и восток глядит проезжий Нобель,глотая свой бифштекс, склоняя свой хрусталь.
Он глянул на меня у поздней электричкии раскурил свою сигару «Боливар»,а я отвел глаза по лени и привычке,но в униженье я недолго горевал.
Когда вернется он, то что застанет дома —народный трибунал иль тройку ВЧК?Поэтому всегда легка его истома,поэтому всегда тверда моя рука.
В ДОРОГУ
Из комнаты, где ангел твой крылав анфас и в профиль прокрутил, что флюгер,ты уезжаешь, и твои деламерцают и крошатся, точно уголь.Ты разливаешь мутноватый чай,приправленный кагором с карамелью.Мы столько лет не виделись — прощай,неизлечимо старое похмельеполуреальных снов и неудач —единственной возможности пригожей.Какое ты свиданье ни назначь —мы разошлись, как два истца в прихожей.В квартире коммунальной тишина,где черный ход — сквозняк из кухни барской.А жизнь уже размотана, онанабаловалась речью тарабарскойазийских миллиардов, заводныхвертушек в мировом круговороте.Куда ты вздумал убежать от них,в каком уразуметь их переводе?Давно сравнялись тропики и лед,ведро времен позванивает донцем.Как хорошо попасть под пулеметАтиллы, отступая с Македонцем!Пора, нас засыпает тишина,выравнивая окоем гиганта.Что эти переезды? Только наодин прогон и никогда обратно.
ХИНКАЛЬНАЯ «ИНКИТ»
А. Битову
Здесь прятал Цезарь, говорят,Забавных пестреньких утятНа озере Инкит в Колхиде.А ныне здесь рыбосовхоз,И объясняет мне завхоз,Что он на Цезаря в обиде.
Утята улетели в Рим,А мы сидим и говоримВ «Инкит» хинкальной на веранде:«Где Цезарь? Нет его примет».У нас отдельный кабинет,Но я не верю пропаганде.
Сохранны Цезарь и Инкит,Лишь обретают новый вид,Пока проходят через вечность.Утята мелкие пестры,На склоне матовой горыВсе та же голубая млечность.
И ты, товарищ, побратим —Вот мы сидим и говорим,И дребезжит посуда тонко.А Цезарь варваров разбил,И африканского распил,И гладит пестрого утенка.
И через двести тысяч летЗдесь будет медный парапетИ дискобар для сатурналий,И мы придем с тобой опятьЧего-то быстро пожеватьИ встретить деву из Италий.
Она воскликнет: «Ах, пардон!Евгений и Андрей, притонУжасно скучен в это время,А в Риме бал и маскарад,Там будет Цезарь, говорят…» —Все ясно, словно в теореме.
Но Цезарь не придет на бал,Он много пил и плохо спал,И Цезарю не до забавы,И только уточка в углуЕму милей сквозь зло и мглуВсей власти, правды и отравы.
УТРЕННЯЯ РЕЧЬ ПО ДОРОГЕ В ДИГОМИ
Т.Б.
На улице Гамбашидзе,Где комиссионный хламИ где, могу побожиться,Густая пыль по углам,Зато посреди столовойСияет хрустальный стол,Сидишь ты, белоголовый,Склоняя чужой глагол.
Шампанским и ТелианиНаполнено баккара,И хватит играть делами —Теперь отдохнуть пора.Подходит к тебе собакаПо имени Цы-бай-ши,Как ты одинок, однако,В своей дорогой глуши.
Наместник и императорСтоят за твоим плечом,Кудесник и информаторТебе уже нипочем.Ты понял размеры клеток,Единых во все века,И в театре марионетокТы дергаешь нить слегка.
И ты поднимаешь дивный,Почти голубой стакан,И падает отблеск винныйНа белый чужой диван.И ты говоришь хозяйкеПочтительные слова,И лучшая речь всезнайкиМедова, что пахлава.
И все-таки вижу, вижуТебя в отдаленный год:Пустую кровать и нишу,Где скомканный коверкот,И лязганье битых стекол,И мелкий бумажный сор.И смотрит довольный соколВ горячий родной простор.
Грохочет в ночном ТбилисиЗагруженный грузовик,И желтый зрачок у рысиК победам уже привык.В пустом знаменитом домеГремит безучастный залп —Ты знаешь и это кромеИспаний, Венеций, Альп.
В четыре утра выходимС тобою к смешной Куре,Пустое такси находимв разнеженном ноябре.И мчимся, дымя цигаркой,В Дигоми, где новый стол,И снова в квартире жаркойЗаморский звучит глагол.
Так здравствуй еще четыреПоследние тыщи лет,Поскольку в подлунном миреДругого такого нет.Хромай через все науки,Иди через все слова,И нету на свете скукиПечальнее торжества.
Вельможа и декламатор,Начальник и тамада,Твой преданный авиаторПодбросил тебя туда.Тебе букинисты СеныГотовят интимный том,И нету такой измены,Чтоб вышла к тебе тайком.
И снова глядит вертушкаНа скромный шотландский твид,В приемной сидит старушка,Которую выслал МИД.Бери свой зеленый паспорт,Валяй на большой простор,Но помни — стреляет насмертьВо тьме грузовой мотор.
МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ
В своей американской черной шляпеширокополойстояла ты на привагонном трапе,там, где подковойк Московскому вокзалу вышла площадьи Паоло[9]когда-то взгромоздил на лошадьоблома,а тот уехал.И что-то меня мучает и гложет,и слышу эхоприветствий, поцелуев, тепловозов,и вот потеха —я снова слышу твой железный отзывна все вопросы,и никогда не вытащить, о Боже,твоей занозы,и никогда не пересилить этойстальной дороги,не отвести угрозы.И нынче, нынче, подводя итогии глядя слезнов то утро, что светлеет на востокеи где морозно,где фонари на индевелом Невскомстоят стеною,я думаю, что жизнь прожить мне не с кем,ведь ты со мною.
«Холодным летним днем…»
Холодным летним днему Сретенских воротне отыскать с огнем,Москва, твоих щедрот.«Вечерку» отложив,я вижу — кончен день!Еще покуда жив, —отбрасывает теньтравы позеленей,красней крепленых вин.В небесной целинепестра, как арлекин,ночная тень Москвывключает семафор,наркотики тоскии жажды самовар.Великих городовтем и велик разброд,что падаль от плодовникто не отберет.Закончены дела,прочитаны листы,и все, что ты дала, —все отобрала ты.Не забывай меня!Когда-нибудь потомпошли и мне огнярасплавленным пятном.
ЭЛЕКТРИЧКА 0.40
В последней пустой электричкеПойми за пятнадцать минут,Что прожил ты жизнь по привычке,Кончается этот маршрут.
Выходишь прикуривать в тамбур,А там уже нет никого.Пропойца спокойный, как ангел,Тулуп расстелил наголо.
И видит он русское море,Стакан золотого вина.И слышит, как в белом собореЕго отпевает страна.
ИЗ ЛЕРМОНТОВА
