Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна

Барри Эйслер

«Дождь для Джона Рейна»

Эмме: ты заставляешь мое сердце петь

Вечерние цветы сакуры:Чернильный камень кладу в кимоно,Это — в последний раз.

ЧАСТЬ I

Если бы я не знал, что уже мертв,Я бы оплакал потерю своей жизни.

1

Если только не обращать внимания на иронию ситуации в целом, понимаешь, что убить парня в его собственном оздоровительном клубе — вполне здравая мысль, заслуживающая всякого одобрения.

Целью был член якудза, железный урод по фамилии Исихара, который каждый день качался в собственном спортзале в Роппонги — одном из токийских кварталов развлечений. Тацу попросил сделать так, чтобы его смерть выглядела естественной. Я был рад поработать именно в таком месте, ведь нет ничего сверхъестественного, если кто-то откидывает копыта от смертельной аневризмы в результате перенапряжения, неудачного падения на стальную перекладину или другой трагической случайности, возникшей в результате использования сложных тренажерных машин.

Одну из таких случайностей можно было бы даже обессмертить в предупредительных надписях, которые, по мнению корпоративных адвокатов, следует нанести на следующее поколение тренажеров, дабы предупредить публику об опасности их использования не по назначению, за которое производитель не несет ответственности. За годы работы мне пришлось стать анонимным свидетелем по крайней мере двух таких юридических панегириков: один висел на мосту через гнилостные воды реки Сумида, в которых в 1982 году утонул некий политик («Внимание: на перила не влезать!»); второй — через десять лет после смерти обычно осторожного банкира я прочел на упаковке от фена («Внимание: не использовать во время приема душа или ванны»).

Оздоровительный клуб еще тем удобен, что не нужно беспокоиться по поводу отпечатков пальцев. В Японии, где мода — любимое национальное развлечение, вероятность того, что качок будет тягать железо, не надев стильных перчаток, еще меньше, чем если бы политик засовывал взятки в нижнее белье. В Токио стояла теплая ранняя весна, которая, как говорят, предвещает буйное цветение сакуры, и где еще, как не в спортивном зале, человек в перчатках не привлечет внимания?

В моей работе оставаться незамеченным — половина дела. Люди всегда подают сигналы: язык тела, походка, одежда, выражение лица, поза, осанка, речь, манеры, по которым можно понять, кто они, откуда, чем занимаются. Самое важное, вписываются ли они. Потому что, если ты не вписываешься, цель тебя вычислит, после чего уже не удастся подобраться к ней достаточно близко. Или тебя заметит редкий непродажный коп, и придется давать объяснения. А то вычислит команда парня, за которым следишь, и тогда ты сам — мои поздравления! — становишься целью.

Но если ты внимателен, начинаешь понимать, что сигналы распознавания — наука, а не искусство. Ты наблюдаешь, имитируешь, принимаешь во внимание. В результате можешь, оставаясь незамеченным, по одной лишь тени определить любую цель в любой социальной экосистеме.

Анонимность нелегко давалась мне в Японии, особенно когда мои родители были предметом публичного внимания и насмешек. Сегодня вам не распознать в моей внешности европейца, если только кто-то не подскажет, где именно следует искать. Моя американская мать ничего не имела бы против. Ей всегда хотелось, чтобы я вписался в Японию, она была рада тому, что черты моего отца-японца оказались превалирующими в исходной генетической борьбе за превосходство. А пластическая хирургия, которой я подвергся в Японии после флирта с американским спецназом во Вьетнаме, в значительной степени довершила дело, начатое судьбой и природой.

История, которую мои сигналы могли бы рассказать парню из якудза, совсем проста. Он впервые увидел меня в своем зале совсем недавно, а я был уже в весьма приличной форме. То есть я не какой-то увалень средних лет, который решил заняться тяжелой атлетикой в попытке восстановить потерянные с университетских времен физические данные. Наиболее подходящее объяснение: компания, где я работаю, перевела меня в Токио, и если она платит бабки за жилье в районе Роппонги — или, может быть, в Минами-Аояма или Азабу, значит, я довольно важная шишка и неплохо оплачиваемая. И то, что я занялся бодибилдингом на данном этапе жизни, вероятно, означает, что у меня роман с молодой женщиной, для которой моложавое телосложение способно сгладить неизбежные эмоциональные последствия ночи, проведенной со старшим мужчиной. К такому якудза отнесся бы с пониманием и даже уважением.

На самом же деле мое недавнее появление в спортзале ничего общего не имело с переводом на другое место службы — это, скорее, была командировка. В конце концов, я оказался в Токио, чтобы просто выполнить работу. Работа завершена — я уезжаю. Когда я здесь жил, мне пришлось кое в чем поучаствовать, и некоторые люди скорее всего до сих пор меня ищут. Пусть я и отсутствовал больше года, короткий визит — это все, что позволяло мне благоразумие.

Досье на якудза месяц назад мне дал Тацу, когда нашел меня и уговорил взяться за работу. Из его содержания напрашивался вывод, что цель — простой гангстер-громила, но я понимал, что, раз уж его устранения хочет Тацу, парень представляет собой нечто большее. Я не задавал вопросов. Мне требовались лишь детали, которые помогли бы подобраться к нему поближе. Остальное не имело значения.

В досье имелся номер мобильного телефона цели. Я продиктовал его Гарри, настоящему маньяку-хакеру, который уже давно внедрился в центры контроля сотовых сетей трех японских телекоммуникационных провайдеров. Компьютеры Гарри вели мониторинг передвижения мобильника моего клиента в пределах сети. Каждый раз, когда телефон соединялся через вышку, покрывающую район, где располагался оздоровительный клуб якудза, Гарри посылал мне сообщение.

Сегодня сообщение пришло сразу после восьми, когда я читал книгу в номере гостиницы «Нью-Отани» в Акасака-Минуке. Я знаю, что клуб закрывается в восемь, поэтому если якудза сейчас там, то вполне вероятно, что он один. Чего я и дожидался.

Мой рабочий инструмент был уже в сумке, и я отправился всего через несколько минут. На некотором расстоянии от гостиницы поймал такси, не желая, чтобы швейцар услышал и запомнил, куда я еду, и уже через пять минут вышел из машины на углу Роппонги-дори и Гаиэнхигаси-дори в Роппонги. Терпеть не могу использовать такие прямые маршруты — это ограничивает возможность убедиться, что за тобой не следят. Но у меня совсем мало времени, и я решил, что риск оправдан.

Я следил за якудза уже больше месяца и был в курсе его привычек. Узнал, что он любит менять время занятий, иногда приезжает в спортзал рано утром, иногда — вечером. Наверное, полагает, что в результате такой непредсказуемости до него сложнее добраться.

Верно, но только наполовину. Непредсказуемость — ключ к тому, чтобы быть трудной мишенью, однако концепция работает, лишь когда распространяется и на время, и на место. Полумеры, как у этого парня, защитят на какое-то время, но в длительной перспективе не спасут от таких специалистов, как я.

Странно, как люди могут предпринимать адекватные, даже чрезмерные меры безопасности в одном направлении, а в другом остаются совершенно незащищенными. Это как закрыть дверь на два замка, а окна оставить открытыми.

Иногда такое явление вызвано страхом. Страх — не то чтобы обязательная составляющая жизни трудной мишени, скорее — ее последствия. Серьезная защита ведет к уничтожению связей с обществом, связей, которые большинству людей необходимы как кислород. Ты отказываешься от друзей, семьи, любовных отношений. Ты идешь по миру как призрак, отдельно от жизни вокруг тебя. Если тебе суждено погибнуть, скажем, в автобусной аварии, ты закончишь полузаброшенным муниципальным кладбищем: еще один Джон Доу — ни цветов, ни родственников, ни, черт побери, слез. Совершенно естественно бояться такого конца.

Другой вариант — некая форма отказа от осознания своего положения. Кружные маршруты, постоянные проверки безопасности, непрерывный внутренний диалог, состоящий из «Если бы я оказался на месте убийцы, что бы я сделал?» — всему этому необходимо глубокое понимание идеи, что где-то ходят люди, у которых есть и мотивы, и средства, способные укоротить время твоего пребывания на Земле. Такая идея абсолютно неудобна душе человека, настолько неудобна, что вызывает чудовищный стресс даже у солдат на поле боя. Многие парни, когда впервые попадают под перекрестный огонь, оказываются в состоянии шока. «Почему он пытается убить меня? — спрашивают они себя. — Что я ему такого сделал?»