Вячеслав Ладогин - Спички

Часть I

Такие вот стишки мне прочиталБрат схимник, Лавр. Мы ехали в купейном,Молитву брат сначала бормотал,И развлекался я портвейном,Потом разговорились: не всегдаЛавр – Лавром был, как не всегда мертвецкиЯ напивался. Нынче господаМы все. Не покурить ли по-советски?

Серёга, согрешишь? Я? Слава, дрянь вопрос!И вот мы в тамбуре дымим под стук колёс,Всяк о своём в компании тоскуя,Серёга-Лавр молитву произнёс,И стал мне излагать историю такую:

В миру я был Серёгой назван кем-то…Кем был? – Подростком из семьи интеллигентов,На танцплощадку сроду не ходившим,Ещё не влившимся в ряды студентов,А, сын мой, в классе лишнимЧитал Овидия, как политссыльного поэтаНа местной мове.Что взять с подростка из семьи интеллигентовС душой, любовью вытертой до крови.……………………………………………………………………………………

Лишь Зойку я любил – виват! – шатенку,Улыбчивую первую красотку.За эту Зойку стенкой все – на стенкуХодили парни, раздирали шмоткуЗа шмоткой, с треском,С последующим маманиным бурлеском:До слез, до кашлю,(Советская семья считала башлю,Трудокопейку).

А я её любил.

Причину рваных рукавов, злодейку —Любил я Зойку, и, как школьный гений,Писал стихи ей, сын мой, про оленей.

Послушай, Слав, не обессудь, прочту…

Тут Лавр мой приосанился немного,Бессмысленно смотрел я в темноту,Шептал монах, боясь любви и Бога.

Когда-то в глазах твоих, на берегуГуляли олени с густыми рогами,Ресницы хрустели у них под ногами,И щёки краснели от праздничных губ,И грелись на солнце олени твои,Когда ты, смеясь, открывала ресницы,А вечером дружно жевали бруснику,Весёлую ягоду, сладкую ягоду,Красную, круглую ягоду.А если ты плакала в солнечный день,Тянули ко мне свои мокрые морды,И строчки стихов собирали до крошки,До скошенной травки, до белой ромашкиС ладоней моих.Хорошее время – весна.

…Шумел вагон, тряслась немного койка,Звучал рассказ, в нём, как живая – Зойка…Каштановая билась грива мило,По кружеву воротничка кудряшки(Как по бумажкеЧитал генсек застойного разлива.)А… юбку Зойка – гладкую носила,

В припрыжку Зойка бегала игриво,Пугливо, точно юная кобылка,Закинув голову, вот-вот заколкаШлёпнется с затылка.

А разговор и ржанье – шахматная вилка:………………………………………………………………………………………………Из «Места встречи» чтоб смотреться Фоксом(С армейским орденом холодным волокитой)Лавросергей заняться вздумал боксом,Чтоб ряшкой больше не светиться битой.………………………………………………………………………………………………

Когда влюбляешься, себя не жалко.Представь (сын мой) себе, я год не бил                                                баклуши,Перед глазами маты, ринг, скакалка….И бил я (Господи спаси, сын мой)                                         по груше.…………………………………………………

Неделя оставалась до турнира,И Зою Лавр, как записной задираПозвал явиться,Как вроде будет ради Зои биться.……………………………………………………………………………………………………

Брат всё рассказывал,Я ж молча вспоминалПро школьные свои годочки:В чернилах пальцы, сломанный пенал,Сухие губки маменькиной дочки…К цыганке не ходи, должнаБыть грустной в чёрной рясе – байка.Бубнёж… сквозь сон… смешлива и вольна,Резвилась одноклассниц стайка…Подумалось: ах, юбка виноватаЧто – моего – братлавра ждёт расплата;Не Зойка, нет, но – фартук с чёрными плечами,Под глазками-лучами!

Эх, греки-греки! Кто не кончит брань – мечами,Кто уцелеет, так и быть, в резне троянской —Того жена – чирик – в джакузи итальянской;А то – из баловства, да – без особой цели —Вдруг – в хрюшку-свинку запихнут Цирцеи!…………………………………………………

(А кажется – с ужасным душезверством.А кажется – смеясь над ртом, полуотверстым)От злой печали…………………………………

Ох, тёти-матери, что всех (увы!) рожали,Не так ли зло, и походяВы наших обижалиПапаш?

Часть II

«Мари, историк нашТакой скотина! —Пархатый Ося – Зоя жаловалась трубке, —Крючком шнопак, похож на осетина,И (вздувши губки) —Влепил в дневник мне: «рисовала член в тетради»,Что ж афишировать? Не взрослые ли дяди!Я представлял сию кобылку и дурёхуСо слов рассказчика совсем неплохо,Особенно, прикрыв глаза устало,Я явно слышал, видел, как она болтала,Начало шумной реплики – со вздоха…

Меня на бокс тут приглашают, кстати!…Пойду в вечернем платье,

Упру у предков серьги,Что ж не погулять, иПодмажу губы.…Мань, представь, а мой читал мне – о помаде —

Стишки (видать, еврей) какого-то Назона.Куда (жидам) им там, на берегах Гудзона…

Да, Бога ради,Дам прочитать: все списано – до строчки!Всё – в песеннике.Много… с полтетради.………………………………………………

А член, Мари, рисованный – еще цветочки!………………………………………………

Пойду, короч, смотреть турнир, и делать снимки!

Часть III

Лавр говорит: канаты помню (сын мой), будто в дымке…Когда к весам я шел … я (сын мой), кстати, жил кефиром:И пренебрег борщом, как стоик пиром, —Босые ступни к цифре приближали,И так дрожали!На шестьдесят плюс дваВесы неотвратимо прибежали.……………………………………………………

С тяжелой, Слава, понимаешь, костьюЛезть можно в бокс, но со спортивной злостью,А не с желаньем распотешить гостью —Когда соперник в полтора крупнее.…Канаты ринга видел я, неистовея,Гундел Монах, резвилась Зойка в школьном платье,

Как подлый сон Набокова, красивом.…Воспоминанья, как вас оторвать я —Могу от сердца, не грешить курсивом,И не лелеять пионэрское пристрастье

К кудряшкам темным, белобрысым, русым,Каштановым ли, рыжим, всякой масти —Лучами к бусам

Касающимся – кружев (ах)! – воротничка в крахмале!(От этих – было – платьев – девы приустали,Перо мое – а все ж, – ты скажешь, – робко:«Ах, плиссировка,Ах, школьное фойе». Цвети, ровесниц автопробка.(Гуд бай, Америка, сгинь к ляху, джинсовая попка,Прощай, сиповка!)…………………………………………………………………………………………………………

…Я вспомнил, школьных платьев золотой орешникЗвонкий и богатый,ПлечекрылатыйМой обдирал взгляд стыдовиноватый,………………………………………………………В полу моей души швырял горстями,И связывал я памяти узламиПокрои счастья —………………………………………………………То – видимые целиком, то – частью,То – гладкие, то – в крупных, мелких складках,То – от которых гадко жить, то – сладко.………………………………………………………Как скорлупу с орешка, мысленно счищаю…Я, юбка школьная, к тебе всю память обращаю!

Но мысли, мысли, разбегаться бросьте,Пока бубнит Монах о боксе.

Вперёд, на ринг пош-шёл я (сын мой), будто вознесенныйЧуть теплым ветром страха и досады.Перчатки рефери проверил сонный:Н-ну-с, всё, как надо!Пожали руки. Голиаф, ощеренный,В лицо мне, мошке, смотрит, не уверенный,Что в весе не промазала Фемида,И эта гнидаС ним будет биться ныне, «не имея вида».

В углы расходимся, гонг, близится беда, иТанцуют кеды,

Решив, что буду биться до победы,Я слишком суетливо нападаю,Бью слишком высоко, и – в зубы попадаю!Брат Лавр повысил голос. Я не слушал,В глаза мне лезли фартуки и юбки,Улыбки, щёки, розовые губки,От щебета девиц закладывало уши.

…Я вспомнил, как с детвой, в сезон, в орешнике поспелом,Меж сорванцами,На ветку влезши, и дрожа, тянясь перстами,Рвал, на длину руки, все пред лицом горстями:Каков покрой скорлуп, какие гаммы(С крыжовником пример не одинаков)!От строгой мамыСбежишь тут, все в кустах перецарапав! —…………………………………………………………………Чтоб вызеленить полы рубашонкиДобычей:Ажно холодно в мошонке! —Все вывалить на лист газеты мятой:Призов караты! —Шапчонки зелени срывая, млея от награды…………………………………………………………………………………………………………………Так точно – школьных платьев золотой орешникЗвонкий и богатый,Плечекрылатый!………………………………………………………………………………………………………………

А Лавр почти кричит, он за руку хватаетМеня, он фразу мне с нажимом повторяет…Я слишком, слишком нагло нападаю,Бью слишком высоко, и – в зубы попадаю!

Ударил в зубы я… С лица бойца – улыбка,Как в омут рыбка,Как сбитая пращой, ушла внезапно,Мой враг набычился и, с хитрым блескомВ глазах, изверг подобье злого рыка…

Еще потуга: в челюсть, слева, сбоку.Опять попал! Отскок, наскок, попытка;Уйдя глубокоВ уклон, гигант (о, к Рождеству открытка),Бьет свинг в живот, натянутый как стрункаСуставом – в глубину, где солнечная лунка.

Взмахнули руки, клянчат зраки свету,Дыхалки нету.Коленями тогда я опустился на планету.

Подался я назад и растопырил ляжкиПод видом пташки.«Тьфу!» – сплюнул тренер – «Тяжело бедняжке».Арбитр (стервец, о Господи) считает,И пальцами по воздуху мерцает,И опускает руку точно молот,Рот надвое расколот,И нем. Не возвращается дыханье.«Семь, восемь, девять, десять!».До свиданья.

Оделся я. – Сказал Монах. – У раздевалкиСмех Зойки. С ней (для «галки»)Подруга рядом… Громко, после боя,Витёк и Боб, блондины и ковбои,Спортивные накинувшие куртки,Сквозь зубы цедят шутки.

Вдруг говорит Она: «Овидий в ссылке помер,Хотя прощенье вымолить у Цезаря старался.Хотелось знать бы мне, о чем он думал в коме,Кому досталсяЩит, меч, и где закопан неумейка».

Ах, думаю, ты, милая злодейка,Ах, зайка-негодяйка!

Знать циклом лекций я допёк ее, проклятый «Знайка».Знать, посчитала девочка, что я – зазнайка,Да рассердилась,Что в день позора – краситься трудилась,Поиздевалась Зоя – от обиды.

Я вспыхнул спичкой, губы облизал – разбиты,Перед глазами дав качнуться стенамИ встать обратноСуставом внутрь, где солнечная лунка.Ух, будто лошадь сбросила… и мчит.Я поражаюсь чёткости рисунка…И в зайчик солнечный вместились аккуратноПрядь на свету, коленка Зои, фартук, сумка.

Он замолчал… я задремал… и снилась мнеКакая-то лирическая мелочь:Шувалово, и Токсово, и белочь-я беготня в сосновой тишине.

И вдруг приснился музы поцелуй,Иные небеса, и берег дальний,Кентавр из бронзы – до чего печальный,И снег вершин, и лёд вершин хрустальный,Дубрава, и ручей, и лепет струй……………………………………………………

«Как с дыркой яблоко – червивъ мой идеалъ», —Сказал кентавр – в хребте стрела Амура,Дрожит у раны меж лопаток шкура,Зубами дотянувшись, древко сжал

И шепчет мне: не вижу я крестьянок,Венки плетущих посреди полянок,Забывших про опасность навсегда,Пастушки – мусор! Страсти – ерунда!

Что ж делать с окровавленной стрелой,Меня терзающей до самых конских пятокъ»?То плач, то ржач, не видя ведьминских оглядок:Прям – жеребёнок с раненой спиной!

А между тем – шумят оливы, мирты, реки.Выходит бегать за пастушкой фавн,Страдай, страдай: взыскательные грекиПо части всех чужих амурных ранТак равнодушны, как лишь могут греки…

Проснулся я. Мой Лавр сопит в купе,Нога торчала из под одеяла.Копыта конского как не бывало.«Кентавр» – … негромко муза ворковала, —«Теперь иной, и времена не те»…И я перекрестился в темноте.…………………………………………………………………………………………………………

Тут мой проснулся спутник… как в нирване.Нашарил папиросы я в кармане,И молча вышел в тамбур. Где ты, совесть?В душе печальной не кентавр, не сердца повесть,Но… ты, несносный взорам нуворишей,убойный концентрат моих фети́шей? —Чей фартук черныйБелеет и хрустит по красным датамВ такт чашечек колен.(Друзья, куда тамНадкушенным Алисам, да ЛолитамДо чувств, расцветших в нашем огороде,Куда до нас нечестно знаменитымЛьюису и Володе?!)

Брат Лавр не вышел в тамбур вслед за мной,Когда ж вошёл я, застилал он мрачно койку,И я ему сказал: «Брат православный, схимник мой,Давно ведь было. Ты простил бы Зойку…

Здесь виновата плиссированая юбка,А не она,Здесь фартука вина,В котором впархивала в класс кобыл… голубка…Тот черный фартук, закрошённый мелом,Ты помнишь ножки, брат монах,Играя на сердце твоём, как на струнах,Сжав мел перстами, старшеклассница всем пишет телом!».

Да, кобылица… Лавр бледнеет ажДо зелени… лоб крестит…                               Поезд нашСтучал, как ямб простой, четырёхстопный.Летит в рассветных сумерках пейзаж.Чай в одиночку с булкой пью я сдобной.

Сандали