Теодор Крамер - Зеленый дом

Печь возле люблина

Дымил крематорий печною трубойнад Люблином, в польской земле.В товарных вагонах людей на убойсвозили в огромном числе:чудовищный дым застилал окоем —их газом травили, сжигали живьему Люблина, в польской земле.

Три года крюкастый штандарт проторчалнад Люблином, в польской земле.Хозяин процент со всего получал —без пользы пропасть ли золе?В мешок да под пломбу — и снова в вагон:подкормкою пепел служить обреченвеликой немецкой земле.

Сияет на знамени красном звезданад Люблином, в польской земле.Но мало того, что теперь навсегдапогашено пламя в жерле;позорного чада над миром — с лихвой,так пусть же заплатит палач головойза бойню в польской земле!

Славянское

Ты сегодня дашь нам, господарь, ночлег,завывает ветер, сыплет крупный снег;мы оставим ружья, двери — на крючок,ну, а ты согреешь, братик-сливнячок.

Мы врагов осилим эдак через год.Господарь, приветствуй будущих господ:не пойду батрачить, я не дурачок,ну-ка, подтверди-ка, братик-сливнячок.

Пролито немало крови на веку:выйти в господари должно гайдуку,завести овечек, садик, парничок,кукурузку, дыньку — ну, и сливнячок.

Из страны прогоним бешеных свиней,доживем, понятно, и до вешних дней,и такой отколем майский гопачок —ух, как будет славно, братик-сливнячок!

Визит к помещику

Мое почтенье, барин-господин!Ты слышишь стук окованных дубин?Ты очень зря запрятал в погребастервятника с фашистского герба.

Хозяин, ведь у нас с тобой родство!Мой дед повесил деда твоего.В мое лицо вглядись еще слегка:ты, барин, узнаешь ли батрака?

Ну, разжирел ты, барин, чистый хряк!Ты мордовал меня и так, и сяк,я тюрю ел, ты смаковал пилав, —но времечко бежит, летит стремглав!

Таши-ка сливнячок из кладовой!Стаканчик — мне, а весь осадок — твой.Тебе вниманье, барин, уделю:давай-ка шею, полезай в петлю.

Май в Добрудже

Черна зола пожарищ и сыра,однако строить новый дом пора;как ни изрыли землю кабаны —под осень тут созреют кочаны.

Гляди-ка, уцелел хозяйский дом!Он строен, чай, не нашим ли трудомтам, на юру, над степью, — посему,пожалуй, будет школа в том дому.

Пора заняться саженцами слив.Да будет мир неслыханно счастлив,таков, каким вовек не видан встарь:никто не раб, и каждый господарь.

Погибший в Зеландии

В бескормицу, в самое злое бесхлебье,не вовремя гибнуть надумал, отец.Разграбило ферму чужое отребье,зарезали немцы последних овец.Плотину взорвали они торопливо,когда отступали. И невдалеке,где польдер открылся на время отлива,твой труп отыскался в соленом песке.

Отец, мы тебя между илистых склоновтихонько зарыли в предутренний час,но стопка твоих продуктовых талоновв наследство еще оставалась у нас:и чашечку риса, и сыр, и горбушкуделили мы поровну, на три куска, —мы на ночь стелили тебе раскладушку,мы дверь запирали на оба замка.

Отец, под кустом бузины у плотиныты горькую трапезу благослови:ты жизнь даровал нам в былые годиныи, мертвый, даруешь нам крохи любви.Три вечных свечи мы поставим в соборе,чтоб люди забыть никогда не моглио том, как враждебное хлынуло морев родные пределы зеландской земли.

Старая пара в венском лесу

С тех пор, как бомбы градом с неба валят,мы приучились вверх смотреть, — и вотмы вдруг поймем, что синевою залитбезоблачный осенний небосвод.Мы рухлядь «зимней помощи» наденем —подачки с оккупантского плеча —и побродить часок в лесу осеннемпойдем тихонько, ноги волоча.

Нам сыновья, что под Москвою пали,писали, что костерик до порыим разрешалось ночью, на привале,поддерживать кусочками коры;но вздумалось начальственным придирам,что для солдат уместней темнота, —лишь тонкий ломтик хлеба с комбижиромда чай из земляничного листа.

А двое стариков в далекой Вененичком ложатся в палую листву,когда над ними пробегают тенимашин, перечеркнувших синеву;и, встать не смея с прелого покрова,мы ждем, когда же кончится налет,как все, над кем трава взойти готова,о ком никто не вспомнит через год.

Реквием по одному фашисту[3]

Ты был из лучших, знаю, в этом сброде,и смерть твоя вдвойне печальна мне;ты радовался солнцу и свободе,как я, любил шататься по стране.Мне говорили, ты гнушался лязгомтой зауми, что вызвала войну, —наперекор велеречивым дрязгамты верил только в жизнь, в нее одну.

Зачем ты встал с обманутыми рядомна безнадежном марше в никудаи в смерть позорным прошагал парадом?И вот лежишь, сраженный в день суда.Убить тебя — едва ли не отрада;ни у кого из нас терпенья нетдорогу разъяснять заблудшим стада, —и я за смерть твою держу ответ.

Пишу, исполнен чувств неизрекомых,и поминаю нынче ввечерутебя медовым запахом черемухи пением цикады на ветру.Вовек да не забудется позор твой,о сгинувший в неправедной борьбе,ты славе жизни да послужишь мертвый, —мой бедный брат, я плачу о тебе.

Когда вернусь я в мой зеленый дом

Когда вернусь я в мой зеленый дом,что ждет меня с терпеньем и стыдом,я там на стол собрать хочу давноорехи, хлеб и терпкое вино.

Любимая, на трапезу придии ту, другую, тоже приведи,придите все — всё будет прощено,пусть нас помирит терпкое вино.

И ты приди, кто в чуждой сторонетак дорог нынче оказался мне, —придите, мне без вас не сужденоразлить по кружкам терпкое вино.

Цветите же, когда придет весна,акация, каштан и бузина,ломитесь ветками ко мне в окнои осыпайтесь в терпкое вино.

Так соберитесь же в моем домувсе те, кто дорог сердцу моему, —мы будем петь (о чем — не все ль равно?)в дому, где ждет нас терпкое вино.

Из сборника

«ПОГРЕБОК»

(1946)

Возвращение бургенландца

Весь сельдерей повыдерган из грядок,уложена вся пшенка за варок,у матери давно везде порядок,в похлебке тоже третий день жирок.Туманами подернуты закаты…Пора уж, батя, и тебе до хаты.

Я жду тебя, — уж я укараулю,хотя свободной ни минутки нет;я всю собрал картошку и цибулю,дрова переколол в поленья дед,мать на табак не разрешила траты…Пора уж, батя, и тебе до хаты.

Она козу пасет на дальних кручах,одна в залог уходит далеко —там много трав целебных и пахучих;на кухне выкипает молоко,и сумерки уж больно длинноваты…Пора уж, батя, и тебе до хаты.

На помидоры — урожай особый,и шильхер тоже очень удался,но сливовицу нашу ты не пробуй,пусть даже мать пожарит к ней гуся:в ней порошок, — но мы не виноваты…Ты, батя, приходи скорей до хаты!

Померзла помидорная рассада,по грядкам видно: на носу зима.Осенний шильхер выспел то, что надо,и пшенкою забиты закрома.Поленницы пусть шатки, да не валки,на юг убраться птицам невтерпеж…Когда ж услышу стук дорожной палки,когда ж, сынок, из города придешь?

Никто меня не кормит до отвала,и я желудком очень нездоров;твоя жена мне денег не давала,наколотых ей вечно мало дров, —чтоб всё понять, не нужно и смекалки;а стук часов ночами так похожна долгожданный стук дорожной палки, —когда ж, сынок, из города придешь?

Она сама гоняет коз к разлогуи сына к плавням шлет за тростником,корсет натянет, выйдет на дорогуи долго вдаль глядит, как под хмельком;но сливовицу ты из рук нахалкине пей, не то подохнешь ни за грош…Когда ж услышу стук дорожной палки,когда ж, сынок, из города придешь?

Посохли флоксы, выспел шильхер славно,вся кукуруза сложена в сарай,на грядках нет работы и подавно,а гуси улетают в южный край;я сею мак, мне временами худо,тогда иду под вечер за порог…Когда ж моя окончится причуда,когда же ты вернешься, муженек?

Запасец дров твоим отцом наколот,он вообще-то целый день в дому,на хвори жалуется и на голод:не буду резать курицу, емуназло, — он всё бурчит, бурчит, зануда,что про меня, мол, всё ему вдомек…Когда ж моя окончится причуда,когда же ты вернешься, муженек?

Коль ты прибавишь малость к тем деньжонкам,что я с продажи сливок берегу,то сможем мы разжиться поросенком, —я мак давно готовлю к пирогу;а так — узнать кому да и откуда:не здешний он, тот возчик-паренек…Когда ж моя окончится причуда,когда же ты вернешься, муженек?

На палке трясется котомка,дойти б уж домой поскорей.На лужицах льдистая кромка,повыдерган весь сельдерей.И, радуясь каждой примете,шагаю, маленько спеша:зарежу козу на подклети,у плавней возьму камыша.

Папаше несу, старикану,табак и еще ветчину,сынишке игрушку достану,уважу, понятно, жену.Забудем о прожитом лете,ужо натомилась душа!Зарежем козу на подклети,у плавней возьмем камыша.

Готова ли каша из пшенки?Довольно ли в печке огня?Семь месяцев в дальней сторонкемгновеньем прошли для меня.Никто ни за что не в ответе,да можно ли жить, не греша —не резать козу на подклети,у плавней не брать камыша?

Погребок