Теодор Крамер - Зеленый дом
Песня на окраине
Испятнан гарью городскойпоследний ряд лачуг,и только чахнет день-деньскойза ними жалкий луг.Как ты отчаянно мила,тебе так мало лет;я — городьба, на мне смола;ты — яблоневый цвет.
Под вечер забрести сюда,на насыпь лечь вдвоем;гудят всё время проводао чем-то о своем.Брусчатник вечно перегрет,летит по ветру шлак;я — словно коксовый брикет,ты — словно алый мак.
Проходит ночь, полдневный знойпо скупости храня;курится над любой стенойгорячий воздух дня.Акациями на юруовеян наш ночлег;я — пыль, что прячется в кору,ты — первый сладкий снег.
Коль хоть один открыт трактир…
Спешат кабатчики: скорейзадвинуть сталь щеколд;огонь бессонных фонарейнеумолимо желт.Ползет из подворотных дыр —тяжелое тепло.коль хоть один открыт трактир —ну, стало быть, свезло.
Пусть циферблату и темно,у стрелок — свой делёж;акаций запах сладок, ногорчит, едва вдохнешь.Ползет со стен отмокший мелпод ноги, как назло;кто шлюху зацепить сумел —тому, считай, свезло.
Шлагбаум фыркает огнем,край неба — чуть белей;пыль, та же самая, что днем,кружится вдоль колей.В ночлежку лучше б ни ногой,да больно тяжело, —ну, прикорни часок-другой:тебе, считай, свезло.
Кафешка при дороге
Зальце заштатной кафешкивозле развилки дорог.Здесь ни погонки, ни спешки —смело ступи на порог.Право, бывает и хуже,кисло вокруг не смотри.Движутся барки снаружи,трубки дымятся внутри.
Кофе и булочка с тмином,а за окном — облакавдаль уплывают с недлинным,чисто австрийским «пока».Чужд размышлений тревожныхэтот приветливый кров,правил помимо картежныхи биллиардных шаров.
Тянутся дни как недели,длятся минуты как дни.Детка, не думай о деле,дядя, костыль прислони.Здесь, у дорожной излуки,мы коротаем года:сумрак протянет к нам рукии уведет в никуда.
Тост над вином этого года
Орех и персик — дерева;скамей привычный ряд;я чую лишь едва-едва,что мне за пятьдесят.Вот рюмку луч пронзил мою,метнулся и погас, —я пью, хотя, быть может, пьюуже в последний раз.
Пушок, летящий вдоль стерни,листок, упавший в пруд,зерно и колос — все онипо-своему поют.Жучок, ползущий по стеблю,полей седой окрас;люблю — и, может быть, люблюуже в последний раз.
Свет фонарей и плеск волны,я знаю — ночь пришла,стоит кольцо вокруг луны,и звездам нет числа;но, силу сохранив свою,как прежде, в этот часпою — и, может быть, поюуже в последний раз.
Вечер перед операцией
В больнице тихо, полночь на земле.Да не умру я завтра на столе!Я буйабеса не поел в Марселе,я в роще пальм не погулял доселе…О, пусть я поживу и погрешу!Мария, исцели меня, прошу!
Листва сошла, узоры на стекле.Да не умру я завтра на столе!Я — тот сосуд, в который скорбь людскаясбегается, затем легко стекаяпо капле к моему карандашу…Мария, исцели меня, прошу!
Часы почти не движутся во мгле.Да не умру я завтра на столе!Еще в миру так широка дорога,и не написано еще так многотого, что только я один пишу!..Мария, исцели меня, прошу!
Шлюха из предместья
Дождик осенний начнет моросить еле-еле;выйду на улицу, и отыщу на панелигостя, уставшего после тяжелого дня,чтобы поплоше других, победнее меня.
Тихо взберемся в мансарду, под самую кровлю(за ночь вперед заплачу и ключи приготовлю),тихо открою скрипучую дверь наверху,пива поставлю, нарезанный хлеб, требуху.
Крошки смахну со стола, уложу бедолагу,выключу тусклую лампу, разденусь и лягу.Буду ласкать его, семя покорно приму, —пусть он заплачет и пусть полегчает ему.
К сердцу прижму его, словно бы горя и нету,тихо заснет он, — а утром уйду я до свету,деньги в конверте оставлю ему на виду…Похолодало, — наверное, завтра пойду.
Старые рабочие
Старым рабочим в мороз не нужны свитера,ждут возле фабрик они с полшестого утра,смотрят, кто прежде гудка проскользнет в проходную,и не торопятся делать работу дневную.
Старых рабочих в цехах окружает уют,спешки не любят, казенных вещей не берут,дружно ругают в столовой фабричной кормежку,носят с собою из дома горшочек и ложку.
Старым рабочим не в жилу сидеть в кабаке,лягут на травку, а то соберутся к реке,смотрят на злаки, на борозды, взрытые плугом,речи со звездами долго ведут и друг с другом.
Старых рабочих судьба не сгибает в дугу,но не пытайся найти их на каждом шагу:меньше на свете была бы, пожалуй, тревога,если бы их оставалось еще хоть немного.
Из сборника
«ХВАЛА ОТЧАЯНЬЮ»
(1946–1972)
Там, за старым рынком, есть квартал,
Там, за старым рынком, есть квартал,что давно меняться перестал:без толку то лето, то зимагложут толстостенные дома.
Там одна к одной, как на подбор,прилепилось множество контор;звон к вечерне грянет с высоты —скоро станут улицы пусты.
Лишь старик-привратник со дворауходить не должен до утрада трактирщик ночи напролетсвой заветный погреб стережет.
И, рукой хозяйкиной блюдом,пробуждается веселый дом,чтобы гость захожий мог всегданаверстать пропавшие года.
Заезжий двор, клетушки
Заезжий двор, клетушки,заглохший палисад;чуть утро — запах стружкивсплывает невпопад.Стучат тарелки где-то.До жалости мала,скользит заплатка светавдоль шаткого стола.
Уже слегка привянуви подвернув края,висят листы каштанов;замшавела скамья;под буком темнокорым,прозрачна и светла,смесь пыли с мелким соромслетает со стола.
Объемлясь дремой тяжкой,скучает палисад,спят и сверчок, и чашка,и дикий виноград;затишье, полдень, лето,от зноя тяжела,скользит заплатка светавдоль шаткого стола.
Затянувшийся развод
Я все еще вижу твою доброту,как что напишу, так тебе и прочту —но ты промолчишь, вот какая беда:любовь хоть была, да сплыла, — а куда?
Почти неизменным осталось житье, —ты штопаешь мне вечерами белье,чтоб мне в бардаке не сгорать со стыда:любовь хоть была, да сплыла, — а куда?
Хоть нет ничего между нами сейчас,опять-таки ты залетела на раз;но ты не волнуйся, аборт — ерунда;любовь хоть была, да сплыла, — а куда?
И даже бывает, всему вопреки:со мной засмеешься, коснешься руки —однако и это пройдет без следа;любовь хоть была, да сплыла, — а куда?
Старая вдова
И вот уж год, как умер мой старик:он под конец совсем вставать отвык;всё не хотел простыть на холодуи строго запретил солить еду.
Он по нужде ночами не шумит,салфетки дольше сохраняют вид,а то ведь прежде не было житьяот курева его и от бритья.
Теперь на всё хватает денег мне,почти не нужно думать о стряпне,сготовлю наскоро, чего могу,и не вожусь с проклятыми рагу.
Куда хочу, задвинула сундук,не досаждает мне никто вокруг,открыты настежь и окно, и дверь,и спать могу хоть целый день теперь.
Лишь вечером ломается уют:часы уж как-то слишком громко бьют,не держат ноги, — слабость такова,что кружится всё время голова.
Всего одно кольцо на поставце,и я стою в капоте и в чепце,и злости больше не на ком сорвать:пуста моя широкая кровать.
Воскресный день коммивояжера
