Теодор Крамер - Зеленый дом

Из сборника

«ВЕНА 1938 / ЗЕЛЕНЫЕ КАДРЫ»

(1946)

Мне ничего не сделали пока

Мне ничего не сделали пока:в газетах обо мне давно ни слова,зато и мать не гонят из-под крова.Мне ничего не сделали пока.

Я радуюсь улыбке мясника,платя за ветчину для бутерброда;загвоздка лишь с источником дохода.Мне ничего не сделали пока.

Я даже вправе погулять слегка,пройтись пешком, довериться трамваю:на что же я, однако, уповаю?Мне ничего не сделали пока.

Ни документов нет, ни тайника,я не могу ни выбраться отсюда,ни, сидя здесь, надеяться на чудо.Мне ничего не сделали пока.

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?Тревога — не всерьези для нее причины нет:мальчишка хлеб занес.

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?Не к нам на этот раз,но в дворницкой какой-то типрасспрашивал про нас.

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?Кончай сходить с ума:ну, почтальон, ну что с того,что нет пока письма.

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?Неважные дела:отсюда съехать мы должныдо первого числа.

Кто в нашу дверь звонит чуть свет?Не плачь любой ценой,подай мне узелок с бельем —они пришли за мной.

В бор соседний я один ушел вчера

В бор соседний я один ушел вчеракак тепла была трава и как сыра,ветер пел мне, ветер в зелень пеленал, —здесь никто меня не видел и не знал.

Взмыл стеклянный шар луны сквозь звездопад,в ломких травах зазвучал оркестр цикад,и концерт его старинный стоил мнеровно столько, сколько ветер в вышине.

Так стоял я и следил, как яркий следпо дороге прочертил мотоциклет,от всего, что в жизни станется со мной,отсечен блаженной лиственной стеной.

Лебедь плыл за Андромедой, как ладья,по кустарникам бежал в ознобе я,и во мне, высвобождаясь из оков,трепетало сердце канувших веков.

На переломе

Распался мир, и все свои тетрадигорящему я отдал очагу, —но вновь, привычки ежедневной ради,пишу и по-другому не могу.

Мне ль, хворому, тогда, на самом деле,мечтать о переходе рубежа, —я тратил в колебаниях недели,всё более от ужаса дрожа;

был страшен путь подошвам воспаленным,но жребий мне нежданно пал такой,что я друзьями скрыт в дому зеленоми незаслуженно обрел покой.

И снова, словно подчиняясь порче,к бумаге голова наклонена:я чутче стал, однако же не зорче,пока что даль передо мной — темна.

Я планов на грядущее не строю,как будто расщепилось бытие, —меня спасли друзья, но мне пороючудовищно спасение мое.

Сквозь тишину судьба диктует властно,и выбора передо мною нет:был слаб или силен я — станет яснов чужой стране и через много лет.

Ты всё цветешь ли, деревцо,

Ты всё цветешь ли, деревцо,там, где трамвайное кольцо?А то прошел всего-то год,и жизнь пошла наоборот.Но ты цветешь, цветешь, как встарь.

Ты зеленеешь ли, газон?Мне лезть из дома не резон,у первого же кабачкая попадусь наверняка.Но ты все зелен, будто встарь.

Ты созреваешь ли, пивко?Как день вчерашний далеко!Тогда бы хлопоты начать —была бы в паспорте печать.Ты, пиво, зреешь, будто встарь.

Газон, пивцо да деревцо, —в слезах, увы, мое лицо,затем что в этот горький часодних я оставляю васзреть, зеленеть, цвести, как встарь.

Те, что меньше родину любили,

Те, что меньше родину любили,шли да и сдавались прямикомили в землях расселялись прочих;я от пепелищ отсечься отчихвынужден своим же тесаком.

Не проспал я ночи ни единой,выгорел в бессоннице дотла, —дни слагались в многие недели,в слабом теле силы оскуделии по капле в землю кровь ушла.

Но обязан я уйти отсюда,чтоб душа не сделалась мертва,чтобы только выжить на чужбине,повторяя те же, что и ныне,тихие и точные слова.

Только слову сохраняя верность,с родиною связь перерубя,лишь затем судьбу теперь приемлю,что пересадить в чужую землюдолжен, словно саженец, себя.

Я дома целый день

Я дома целый день, но я уже не здесь;что написал — при мне, таков багаж мой весь;на книжных полках пыль — не дом, а конура;постель, в которой сплю, освободить пора.

Мне надо бы уйти — не знаю, есть ли толк,однако свой уход осознаю как долг;я сочиняю роль, я сам себе суфлер,однако глух мой слух и равнодушен взор.

Давно я ни друзей, ни близких не встречал,во всем — одни концы и никаких начал;я нужных слов ищу — да только все не те,мне кажется, что я подвешен в пустоте.

Ни в будущее нет, ни в прошлое путей,есть вести лишь о том, что никаких вестей.Ночует мышь в норе, скворец живет в гнезде…И только человек способен жить нигде.

Я сидел в прокуренном шалмане

Я сидел в прокуренном шалмане,где стучали кружки вразнобой.Хлеба взял, почал вино в стаканеи увидел смерть перед собой.Здесь приятно позабыть о мире,но уйти отсюда должен я,ибо радость выпивки в трактирене заменит смысла бытия.

Жить, замуровав себя, — жестоко,ибо кто подаст надежный знак,не известно ни числа, ни срока,давят одиночество и мрак.Радость и жестокость — что желанней?Горше и нужнее — что из них?Мера человеческих страданийпревосходит меру сил людских.

Надо чашу выпить без остатка,до осадка, что лежит на дне,ибо то, что горько, с тем, что сладко,непонятно смешано во мне.Я рожден, чтоб жить на этом светеи не рваться из его оков,потому что все мы — Божьи детиот начала до конца веков.

Нашему привратнику

Образ твой приходит мне на ум,вспоминаю с теплотой всё чащетвой бессменный форменный костюми кофейник, в закутке кипящий.Засорялся душ ли, гас ли свет,кран ли протекал, полы коробил —ты умел помочь, подать совет.Старикан, твой час еще не пробил?

Ты ночами на посту не дрых,об тебя ломалась вражья лапа:ты троих, а то и четверыхумудрялся спрятать от гестапо.Ты салютовал, как палачи,и штандарт над входом приспособил,а в потемках нам таскал харчи.Старикан, твой час еще не пробил?

Знаю твердо — ты не спасовал,не согнулся ты от горькой чаши.Под бетонным полом твой подвалсберегает рукописи наши.Сына у тебя взяла война,а квартальный — милости сподобили торчит у твоего окна…Старикан, твой час еще не пробил?

Печь возле люблина

Дымил крематорий печною трубойнад Люблином, в польской земле.В товарных вагонах людей на убойсвозили в огромном числе:чудовищный дым застилал окоем —их газом травили, сжигали живьему Люблина, в польской земле.

Три года крюкастый штандарт проторчалнад Люблином, в польской земле.Хозяин процент со всего получал —без пользы пропасть ли золе?В мешок да под пломбу — и снова в вагон:подкормкою пепел служить обреченвеликой немецкой земле.

Сияет на знамени красном звезданад Люблином, в польской земле.Но мало того, что теперь навсегдапогашено пламя в жерле;позорного чада над миром — с лихвой,так пусть же заплатит палач головойза бойню в польской земле!

Славянское