Теодор Крамер - Зеленый дом

Последнее усилие

В лепрозории даже зимой не топили печей.Сторожа воровали дрова на глазах у врачей.Повар в миски протухшее пойло больным наливал,а они на соломе в бараках лежали вповал.

Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной,на врачей не надеясь, которым что пень, что больной.Десять самых отчаянных ночью сломали бараки, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак.

Тряпки гнойные бросили где-то, вздохнули легко.Стали в город крестьяне бояться возить молоко,хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесуи, под вечер бредя, наготове держали косу.

Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в оврагобреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг.Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной,только десять — одни перед целой враждебной страной.

Замерзшей пьянчужке

Пила беспробудно в мороз и в жару,и насмерть замерзла сегодня к утру.Тебя и садовники, и корчмаритут знали не год, и не два, и не три.

Был чайник твой старый помят и убог,сходил за посуду любой черепок,глотка отстоявшейся пены пивнойхватало для грезы о жизни иной.

Свернувшись клубком, ты умела в быломсогреться идущим от тленья теплом,и ночью минувшей, видать, не впервой,хмельная, уснула под палой листвой.

Любой подзаборник с тобой ночевал,и пеной не брезгал, и всё допивал,и каждый к утру, недовольно бурча,давал поскорей от тебя стрекача.

Лежишь закалелою грудой тряпья,подернута инеем блуза твоя,и кажется нам, что промерзло насквозьвсё то, в чем тепло на земле береглось.

Снег

Им нужен был чай да немного тепла;одежка сносилась, обувка текла:погрелись, пошли, — только вьюга мела, —что вышло, то вышло, такие дела.

Прокладчик и женщина, двое бедняг,по рыхлому снегу брели кое-как,по мерзлым лесам, из оврага в овраг,теряя тряпье меж кустов и коряг.

Куда тут податься, — такие дела, —свалились, раздеты почти догола,к ним холод сквозь ноги вливался в тела,и гулом была переполнена мгла.

Но женщина все же кричала взахлеб,под утро впадая в последний озноб,мужчина разбил ей булыжником лоб,вспорол себе вены и рухнул в сугроб.

Однажды крестьянин заехал туда,где этих бедняг доконала беда:глядишь, до весны сберегли б холодакровавые раны под коркою льда.

Для тех, кто не споет о себе

Нет бы — о винепеть в охотку мне,о листве, о ветре, о судьбе;только песнь моюя о тех пою,кто вовек не спел бы о себе.

Про вихор мальца,про клюку слепца,про шарманку в сквере за углом,про бубновый туз,про чужой картуз,про гниющий в гипсе перелом.

Гневу моемуне уйти во тьму,с вами говорю начистоту:в самый поздний часдумаю о вас,кровь клокочет у меня во рту.

Петь наединес вами дайте мне,чтобы, сердце песне приоткрыв,вам постичь на мигэтот вечный крик,а быть может — и его мотив.

Ромашка

Где, как клинья, лезут в полетупиковые пути,из бугра да из овражказнай растет себе ромашка,ей плевать, на чем расти.

Проползают паровозы,травы копотью черня;но ромашке — лишь бы лето,искры гаснут рядом где-то,ей ущерба не чиня.

Если ты по мне скучаешь,то под вечер не тужи:в самом первом, легком мракеприходи за буераки,за пути, за гаражи.

Миновав забор щербатый,ты придешь ко мне сюда:здесь откроется для взоровзелень дальних семафоровда еще вверху — звезда.

Ты прильнешь ко мне так тихо,станет виться мошкара.Ах, как сладко, ах, как тяжко,пахнешь ты во тьме, ромашка, —и тебя сорвать пора.

Песня у костра в саду

Сложим костер,не обойдешься, понятно, без помощи грабель;стебель остер,каждый сухой, — берегись ощетиненных сабель.Фрукты собраны, сад подготовлен к зиме,все отводки в теплице сидят, как в тюрьме,всё, что надо, подрезано, вскопано, сложено в штабель.

Жар у костра!Не обожгись да пожар не устрой ненароком.Завтра с утрабросим хозяина греться в дому одиноком:пусть на рынок таскает свой лук до весны,мы же в город податься до дома должны, —всё в дыму, и листва, облетев, шелестит над потоком.

Ну, подтяниту же, что прежде, — иль вовсе не стало задора?Гаснут огни,стручья полопались, жухнут вьюнки у забора.Время взять у хозяина полный расчет,ибо холод уже над полями течет,наступает зима, и по новой споется не скоро.

Из сборника

«ИЗГНАН ИЗ АВСТРИИ»

(1943)

Писать в тоске ли, в злобе

Писать в тоске ли, в злобепро то, как в синей робес мытьем полов вожусь?Возьму для проволочкидвадцать четыре строчкии в них опять не уложусь.

Здесь жить не слишком тяжко:есть брюки, есть рубашка,я на соломе сплю.Пусть цензоры не мажутслов, что тебе расскажут,как я тебя еще люблю.

Молчу про будни наши,поверки и параши,про то, как что ни час,то свежий слух, что лордампришлось приказом твердымотправить на свободу нас.

Пусть нынче из баракая вышел бы, однакос тобою бы не смогсейчас остаться рядом:пропитан пылью, смрадомя весь, от головы до ног.

Во всем, всегда, повсюдучем был — уже не буду:годам ведем отсчетуже иной с тех пор мы,как в спешке на платформынас погрузили, словно скот.

Исписана страница,свиданье и не снится, —я завтра при котлезаведую баландой,коль нынче всей командойне увезут на корабле.

Интернированные Хайтона[2]

По-тихому, на всякий случай,впотьмах умело взяли нас;за проволокою колючеймы оказались в тот же час;ползла чреда часов туманных,нам долго было суждено,при жалких наших чемоданахстоять, не чуя ног давно.Мы — хайтонские бедолаги,от всех, кто дорог нам, вдали:трофей союзничьей отваги,соль — извините! — пыль земли.

Черпак баланды, самый первый,испробованный на веку;болит спина, ни к черту нервы,и тело радо тюфяку.И мы легли, шурша соломой,в казарме на немытый пол,мы обволакивались дрёмой,но сон спасительный не шел.Шаг часового, шаг жестокийдоносится издалека;на западе и на востокенас гордо стерегут войска.

Но страх все гуще, все приметней,знакомым больше веры нет,неумолкающие сплетни,плодят в потемках полный бред;все громче пульс и все короче,в душе — опять же пустота:глядишь, эсесовцы средь ночитараном выбьют ворота.Нас выведут, рядком построив,винтовки тявкнут в тишине —и мигом кровь и мозг изгоевразбрызгаются по стене.

Но может статься, что во мракегрядет спасенье от оков,поверх костей взрастая, макизаблещут шелком лепестков.И мы узнаем, что невзгодынам в жизни выпали не зря,что ради торжества свободымы попадали в лагеря.Ну что ж, покуда, честь по честидостойно посидим в плену:авось с союзниками вместесумеем выиграть войну.

И сгущается ночь