Николай Максимов - Голое небо
У поэтов-акмеистов, так страстно влюбленных в конкретные искусства — архитектуру, скульптуру и живопись, — танец занимает ничтожно малое место. Н. Гумилев откровенно заявлял в стихотворении «Т. П. Карсавиной»:
Любит высокое небо и древние звезды поэт,Часто он пишет баллады, но редко ходит в балет.
Семь стихотворений Н. М. Максимова о балете представляют на этом фоне явление совершенно оригинальное и значительное. С детских лет посещавший балетные спектакли, внимательно следивший впоследствии за балетным репертуаром, он прекрасно чувствовал и понимал своеобразие этого пространственного искусства. Пластичность балета, напряженность проявления личности артиста в условиях строгого соблюдения традиционной балетной техники, безмолвная выразительность этого искусства — все это постоянно привлекало к себе Н. М. Максимова. Вдохновение или расчет, вопрос этот с неизбежностью и неотразимостью всплывал перед ним и в этой области. Особенно настойчиво касается Н. М. Максимов того обстоятельства, что в заученности, оледенелости традиции балетного действа проявляется «высокое чудо искусства».
Гердт
В удаче радостной уверенНеулыбающийся взгляд,И танца милого обрядТак величав и так размерен.
Пусть говорят о ледяномБездушии — неверно это, —И подлинно — душа согретаИскусства чудным холодком.
1924
В противоположность поэтам, писавшим по поводу балета или, в лучшем случае, описывавшим балет, он создает ряд маленьких шедевров, которые оценить можно лишь вполне, — подобно ему самому, — постигнув законы и эстетическую природу балетного искусства.
Но «Стихи о балете» интересны не столько как свежий и оригинальный вклад в «поэзию танца», сколько своей спаянностью с общими проблемами искусства в трактовке Н. М. Максимова. В этом отношении заслуживает особенно внимания стихотворение «Королева лебедей».
Знаем, что не чудо вдохновения,А спокойный, царственный расчет —Это лебединое кружение,Этот замирающий полет.
Только нас совсем не заморозили,Хоть и веют снегом чистотыВаших танцев в Лебедином ОзереБезупречно тонкие черты.
Даже мимолетной и нечаяннойНет улыбки на лице немом,Но восторгом пламенным венчаем мыЛебедя с высоким холодком.
1924 * (* См. в Приложении неопубликованный вариант под названием «Лебединое озеро).
«Высокий холодок искусства» представляется Н. М. Максимову самым достоверным признаком подлинной художественной природы явления. Ему кажется в этот период, что только в старом искусстве и есть это пленительное свойство. Наоборот, современность начинает представляться ему безотрадной в сравнении с мрачным, подавляющим величием прошлого:
Средневековье
Мне грустно, друг. И не моя вина,Что наши дни мне так докучны были,Ах, я другие помню времена,Которые уж вы забыли.
И я гляжу на белую луну,В довольстве мирном навсегда изверясь,Я вспоминаю страшную страну,Где даль пустынна и тревожен вереск.
Грущу, томлюсь. И не моя вина,Что мне одно средневековье мило,И что его зловещая лунаНа этом небе мертвенно застыла.
1923
Впрочем, историк по образованию, вдумчивый и серьезный по натуре человек, Н. М. Максимов не ошибался относительно будущего. Признавая строгую подчиненность мира явлений определенным законам (тема «Закон» особенно привлекала его, см. стр. 42 и 101), Н. М. Максимов понимает, что при всем неприятии современности, ни он сам, ни кто-либо другой колеса событий повернуть не может и, следовательно, исторически правильнее понять и освоить тенденции развития социальной жизни. Такие настроения все чаще и чаще начинают звучать в его произведениях с 1925 г.
В 1924 г. он пишет еще «нейтральное» стихотворение «Поэт», где с некоторой долей наивности предполагает, что искусство — внеклассово.
Поэт
Ты не боец, и ты стоял в сторонкеОт бурь и битв, и ты не знаешь сам,За что тебе дается голос звонкийИ вдохновение приходит по ночам.
Ах, молодость и силы для того ли,Чтобы лишь изредка, едва-едва,От дикого вина гражданской волиТвоя кружилась голова.
И вот опять чужой звериной сшибке,Ты слышишь песни нежной старины,Или губам твоим лишь по ошибкеНапевы звучные даны.
1924
Но уже в следующем году он обращается к себе самому с убеждающей речью:
Они живут средь гладкого напева,
Их жизнь надменна и пуста…
А ты, поэт, мечтатель и повеса,В «сегодня» видел лишь врага,Гулял в веках и гущу их навеса,Как ветви, мягко раздвигал.
И пусть надменны силы тяготенья,И тихо катятся века,Но за оградой первого стремленьяДаль осязательно близка.
И будет мир единой, стройной цели,Благие, мертвые сады,И для него в мечтах твоих созрелиЖелезных мускулов плоды.
И музыке торжественного слова,И соловьям стальным внемли,И полюби грядущий рай плодовый,Созданье лучшее земли.
1925
Правда, в этом стихотворении «грядущий рай плодовый» представляется поэту, как «благие мертвые сады», «соловьи стальные» и т. д., но за всем тем он чувствует, что это будущее — «созданье лучшее земли». А эпиграф говорит уже о значительной переоценке прежних позиций. К этой теме, становящейся с того времени центральной, Н. М. Максимов возвращается неоднократно и начинает понимать, что очаровывавшее его искусство бессодержательно и мишурно и напоминает определенные моменты в природе:
Не наша ведь забота и вина,Не нами создано то время года,Когда, на крестный путь осуждена,Красой веселою блеснет природа.
И золото гнилое расцветет,И мы поймем: не может быть иначе,И мощный мир всю душу отдаетЗа краткий миг болезненной удачи.
И от этого наблюдения над жизнью физической природы поэт тонко переключается в природу социальную:
Таков закон. Когда в осенней мглеИстория, когда мертво и пусто, —Всего нарядней и всего голейБесплодное, но дивное искусство.
1927
Искусство, прежде волновавшее и потрясавшее, начинает утомлять его своей строгостью и оторванностью от человека, от теплоты человеческого коллектива:
А все-таки сегодня мы усталиОт этих слов, прекрасных, как чертыНа бронзовой аттической медали,И холода высокой красоты.
И не были огнем души согретыЧеканные канцоны и сонеты.
1925
И чем больше размышляет Н.М. Максимов над проблемами истории, над судьбою человека, тем глубже и упорнее растет в нем уверенность в непреложности исторического пути развития человечества.
Человек
В ночи времен так долго шел он,Первоначальный человек,И челюстью своей тяжелойОн перегрыз кремневый век.
Но вечный путь — его влеченье,И ширилась его тропа,От страха чудное леченьеОн в черепе своем черпал.
И стал он мощный и ученый —Владыка моря и земли,И впечатлений новых челныЕго свободнее влекли.
И в непрерывном водопадеВпадали воды вещих рекВ просторы между узких впадинИ поднимающихся век.
И миру лучшее начало,Познанье мощно расцвело,И вдохновенно просиялоБольшое, мудрое чело.
1925
Ставя в этом стихотворении проблему движущих причин прогресса человечества, Н. М. Максимов, подобно В. Брюсову в аналогичной «Оде человеку», дает ответ, далекий от всякой мистики и иррациональности.
