Николай Максимов - Голое небо

НИКОЛАЙ МАКСИМОВ. ГОЛОЕ НЕБО

Борис Эйхенбаум. Предисловие

У многих юность начинается стихами, а кончается так называемой «прозой жизни». Стихи остаются памятником бывшей некогда юношеской восторженности и наивности их сочинителя.

Стихи покойного Николая Михайловича Максимова — памятник совсем другого рода. От нас ушел, несомненно, человек большого поэтического таланта и большой душевной одаренности. Его стихи — не просто личный документ, интересный для немногих, а документ эпохи, по крайней мере литературной.

Самые ранние стихи Н. Максимова относятся к 1918 г., когда ему было всего 15 лет; последние — к 1927-му, к последнему году его жизни. Итак, перед нами — 10 лет поэтической работы. И с первого стихотворения до последнего — это глубокая, серьезная и строгая работа над словом, с сознанием ответственности за каждую мысль, за каждый образ. Именно поэтому стихи Н. Максимова дошли до нас так поздно:

Надо долго ждать и пробоватьСилу первого пера,Чтоб наверно знать, до гроба лиБудет муза нам сестра

Муза была верной сестрой поэта, но смерть сильнее музы.

24 января 1928 года Н. Максимов скончался — и тогда только мы услышали голос его музы. Между тем (я говорю совершенно уверенно и без всякого преувеличения) представление наше о русской поэзии последних лет без стихотворений Н. Максимова — неполно. Этот человек, скромно и с увлечением преподававший в трудовой школе, был подлинным и очень интересным поэтом.

* * *

Стихи Н. Максимова выросли, главным образом, на почве так называемого акмеизма. Его учителя — И. Анненский, Гумилев и Мандельштам. Но это вовсе не лишает их оригинальности и индивидуальной прелести — наоборот, оригинальность их именно в том, что они, развившись на почве совершенно определенной стиховой культуры, остались своеобразными и индивидуально-цельными. Связь их с определенной поэтической традицией свидетельствует только о том, что это было не просто развлечение на досуге, а действительно серьезная работа — с оглядкой на прошлое, с выбором образцов, с осознанием себя и своего дела. Недаром многие стихи Н. Максимова посвящены именно размышлениям об искусстве, о поэзии, о своем творчестве и своей поэтической судьбе. В обстановке нашего времени эти вопросы вставали, конечно, с особой остротой. Никогда не фальшивя и никогда не насилуя своего таланта, Н. Максимов отвечал на эти вопросы своеобразно, цельно и искренно.

Одна из основных тем его поэзии — осознание себя и своего дела среди событий нового века. По своим вкусам и интересам, по своей личной культуре, по связи своей именно с акмеизмом Н. Максимов — поэт, не расположенный к гражданским мотивам, к стихотворному репортажу. Он задумчив, философичен, иногда величав, иногда торжественен, иногда трогателен. Его вдохновляет искусство — особенно архитектура и балет, он остро чувствует природу, он много думает об истории и человеке, но все это — не в плане злободневности или публицистики. Он сам признается:

А небо дымное грозится мне,И голый год взрывается гранатой,И все грозой военною объятоВ глухой и бедной нашей стороне.

Но говорить могу лишь о покоеИ образы мои давно нашел:Плодовый рай, и ветреный футбол,И небо нежно-голубое.

Футбол здесь упомянут недаром (см. стихотворение «Футбол»). При всей задумчивости, серьезности, а иногда и болезненной трагичности (см. напр, стихотворение «Врач сказал» — одно из самых замечательных) стихи Н. Максимова никогда не упадочны, не бессильны; наоборот, — в них есть настоящая, органическая тяга к жизни, любовь к здоровью, к силе, доходящая иногда до ликования, до пафоса («И все-таки я радостный Адам») — тем более сильного и принципиального, что, оглядываясь на себя и на свою личную судьбу, ему приходится признаться: «моя веселая прогулка по земным садам не удалась», или:

…не пришлось резвиться мнеНа лугу широкого привольяВ человеческом веселом табуне.

Одно из наиболее характерных и глубоко трогательных признаний, явившееся плодом долгих и серьезных размышлений о современности, должно быть процитировано здесь целиком, потому что оно с поразительной ясностью дает нам ощутить душевную высоту и цельность этого человека. Такие слова и так их сказать могут очень немногие:

Ну что ж, хоть я ненужный и калека,И безнадежно сонный и больной,Но я доволен: над моей странойЯ слышал ветер праведного века.

И чувствовал, исполнен вдохновенья,Тот новый мир, где солнце и тепло,И для которого при мне рослоЗдоровое, живое поколенье.

Это чувство истории, заставляющее поэта принять и благословить то, что могло бы менее пристальному, менее умудренному глазу показаться чуждым и враждебным, придает его стихам особенно возвышенный, особенно человеческий характер: «Веселый труд — повсюду слышать время».

Главное своеобразие поэзии Н. Максимова — в органическом сочетании глубокого интимного (часто — ночного) лиризма с таким же глубоким историческим, сверх-личным пафосом.

* * *

Смерть часто торопится войти именно туда, где поселилась муза. Быть может это оттого так, что у нее с музами — тайный договор. И вот муза — не просто сестра, а сестра милосердия. И вот человек, становясь поэтом — диктует ей предсмертные, высокие и мудрые слова.

Борис Эйзенбаум

11 апреля 1929 г. Ленинград

СТИХИ (Ленинград, 1929)

Луна

Туманы. Облачная ризницаИ блеск нарядов парчевых,И ты, небесная капризница,Луна, ты примеряешь их.

И хмуришься недоумелая,И, видно, взять не можешь в толк,Нарядней ли молочно-белаяПарча или зеленый шелк.

Но, утомясь игрой ненужною,Решаешь: «Лучше быть простой»,И утешаешься жемчужною,Великолепной наготой.

Проба пера

Надо долго ждать и пробоватьСилу первого пера,Чтоб наверно знать, до гроба лиБудет муза нам сестра.

Будет ли в твоих творенияхБуква каждая остра,Словно ты писал на деревеВерной сталью топора.

Иль как перышко пуховоеУлетит она легкаВ небеса и в вечно-новые,Перистые облака.

Не зови ж ее изменницейИ коварной не зови,Раз она как небо пенноеИли сны твоей любви.

И не знаю я, до гроба лиБудет муза мне сестра,Но я долго-долго пробовалТайну первого пера.

Русь

Я знаю: Русь еще лесная,За далью полевых полос,Уездная и волостная,С узлами лиственных волос.

Здесь люди мудрые как звери,Их мысли — сумеречный лес,Языческая тьма поверийИ быта древнего навес.

И властны сон и наважденье,Совиной тьмою веет Русь,И завтрашнее пробужденьеВосславить я не тороплюсь.

И Русь моя еще лесная,За далью полевых полос,Уездная и волостная,С узлами лиственных волос.

Свеча гаснет

Мне грустно, друг… Повсюду смерть.Взгляни: мой огонек был ярок,И вот лишь черненькая жердьПоддерживает весь огарок.

Все счастье, видишь, сожжено,И смерть — одна лишь остается,Как вязко восковое дноЗелено-ржавого колодца.

Но перед тем как умереть,Огонь скорбит о доле тленной,И к меди ластится, но медьНедосягаема, надменна.

Еще вздохнул… В последний разС последней мукой встрепенется…О, страшный миг! Сейчас, сейчасОн в бездне жадной захлебнется.

Финляндия

Здесь всюду незнакомый зодчийДворцы гранитные простер,И мир торжественный здесь жестчеНад гладью скованных озер.

Здесь лес — загадочный и вражий,И сердце думает с тоской:Что вечность? — Оползни овражьи,Да вереск тонкий и сухой.

Здесь глубь стального горизонтаТоской бессмертной зажжена,И розовою ДжиокондойЗастыла мудрая сосна.

А дальше снова тот же зодчийДворцы гранитные простер,И мир торжественный все жестчеНад гладью скованных озер.

Песнь будущего