Николай Глазков - Избранное
«Холуи и подхалимы…»
Холуи и подхалимыСамые тщеславныеРушили неутомимоЦеркви православные.
Холуи, конечно, цепки,Но бывают странности:Подхалимы сгинут, церквиНа века останутся!
Про череп
Возводился корпус № 8.И лопаты ударялись оземь.И от ветровПодымалась пыль.
Наконец на глубине 2,5 метровОбнаружен череп был.
Может, он убит винтовкой ТОЗ;Но не умер он, а только замер.Пусть лежит. Как говорил Христос,Мертвые себя хоронят сами.
«Не признан я бездарными такими…»
Не признан я бездарными такими,Которые боятся как огняНепризнанных. Им нужно только имя,Но именно имени нет у меня.
Но все равно. Способен я на то,И ты поймешь, в газетах роясь,Все это вышеупомянуто…За что боролись?
Не хочу я здоровой советской мистики,Одного хочу лишь:Чтоб в сегодняшний день мои стихиНа эпиграфы разошлись.
Я равняться, как и все, по среднимНе имею никаких охот.Как достойный капитан, последнимЯ покину футуризма пароход.
«Я потерпел под небом крах…»
Я потерпел под небом крах,Хоть было небо темно-синее…Я побежден. Мне плохо, какИтальянцам в Абиссинии.
Я молодец, что мир постиг,И сам себе я шар земной, —И даже тот меня простит,Кто недоволен мной.
«В отряд наш явилась девушка N…»
В отряд наш явилась девушка N.Зовут ее Лена.Она попадать не желает в плен,И море ей по колено.
Но я возразил ей, что в море глубкоИ ей по колено не море, а юбка.Она сказала, что эта обыденностьЕй надоела. Она обиделась.
1942Ю-88
Он в чужое небо лазил,Ибо власть ему данаРазрушать на радость расыНеповинные дома.
Хоть летал часами долгими,В облаках скрываясь ватных,Но на подступах к гор. ГорькомуПротаранен был стервятник.
Долетался и доюркался,Получил свое возмездье —И лежат осколки «юнкерса»На завидном видном месте.
Возле памятника Чкалову,Чтобы пальцами стучалиВсе — от старого до малого —По осколкам горьковчане.
Это чтоб ребята малые,Металлические частиОт стервятника отламывая,Испытывали счастье.
«Корабли ушли на базы…»
Корабли ушли на базы,Небосвод синел…Жили-были папуасыИ миссионер.
Он рассказывал им сказкиПро духовный быт,А они, закрывши глазки,Поглощали спирт.
Но один из них однажды,Думая про рок,Заявил ему: — О наш тыПастырь и пророк!
Отпусти нас в Апеннины,Где священный Рим,Под напевы пианиныМы его узрим…
«В мелких и грязных делах…»
В мелких и грязных делах здорово руки умыть,Смело взглянуть в жизни слащавую муть.К черту уйти навсегда да при этом иметьТолько лишь веру в себя да черного хлеба ломоть,В поле открытом его пополам разломитьЗдорово…………..!
1612–1812–2012?
Поляками Москва была оставлена,И двести лет должно было пройти,Чтоб армия бежала БонапартинаПо самому обратному пути!
Есть в этих цифрах что-то предсказамое,А потому имею я в виду,Что, может быть, случится то же самоеВ 2012 году!
«Диалектический контакт…»
Диалектический контактЯвленья сущности и сущности явлений,Действительность, ты — проходящий актВ трагедии эпох и поколений.
И это повторяющийся факт,Которому нельзя не покоряться.Хоть факт упрям, но мы живем в антракт,Где происходит смена декораций.
В такие дни стихи срывают с губ,Зажатые в какой-то жуткой сумме:Во-первых, тот, кто безнадежно глуп,И во-вторых, кто дьявольски безумен!
Небывализм меня
Мне ночь дарует мрак,Сверлит сознанье рок.Да здравствует дурак,Проникнувший в мирок.
А я совсем не то,И песнь моя не та.Я гений и знаток,Но действую не так.
«„Самиздат“ — придумал это слово…»
«Самиздат» — придумал это словоЯ еще в сороковом году.Время предвоенное сурово:Не щадились яблони в цвету.Те событья со стихами сверив,Я не одного себя виню:Яблони нарком финансов ЗверевПогубил налогом на корню.
Вырубались уголки глухие,И сады российских деревень,И стихов дремотную стихию.Сокрушали все, кому не лень.Именно тогда я, очень странный,Поступил почти как психопат:Вместо публикаций и изданийВыдумал ненужный Самиздат.
Не сдаваться было трудновато,Издаваться было тяжело —Слово то, которое крылато,Мировую славу обрело.Самиздат без всякого подвохаДействовал отважно, как солдат…А сегодня мы живем неплохоИ кончается мой Самиздат!
«Она не хотела сказать мне: „Ты скиф“…»
Она не хотела сказать мне: «Ты скиф», —А может быть, только боялась.Иной бы весь день изнывал от тоски.Иной приходил бы в ярость.Однако я самый иной из иных.Однако я строю паяца.Однако могу, но не все из-за них…Однако — не надо бояться.
Четыре времени года
(Подражание Пьеру Беранже)
Стоял в Гренобле холод ярый,Как полагается зимой.Поклонник Вакха запоздалыйНе мог найти пути домой.Стремился он домой, к постели,К своей жене, согреться чтоб…Бандиты пьяного разделиИ голым бросили в сугроб.
А наутро он опохмелялся,Подымая заздравный бокал,И людской доброте умилялся,И свирепых бандитов ругал.
Фиалки зацвели в апреле,В реке сияли стаи звезд,Когда поклонник Вакха пере-Бирался через Чертов мост!На оптимиста хулиганыВ ту ночь напали неспростаИ прямо к морю-океануШвырнули с Чертова моста!
А на утро он опохмелялся,Подымая заздравный бокал,И людской доброте умилялся,Хулиганов коварных ругал.
Великолепна ночь июля,Вокруг огни и тишина,На небе города, ликуя,Смеялась пьяная луна.
Поклонник Вакха до рассветаПриродой любоваться мог,Но королевская каретаЕго, беднягу, сбила с ног.
А наутро он опохмелялся,Подымая заздравный бокал,И людской доброте умилялся,А владельца кареты ругал.
Роняет листья лес багряный,Сверкают звезды в вышине.В такую ночь все тот же пьяныйВернулся к собственной жене.Ну, а она сбирает вещи,Опустошенная до дна,И говорит ему зловеще:— Тебе я больше не жена!
А наутро он опохмелялся,Подымая заздравный бокал,И людской доброте умилялся,И супругу свою обнимал!
«Акмеист Николай Гумилев…»
Акмеист Николай Гумилев,Вероятно, не наш идеолог.Паладин экзотичных краев,До сих пор редкий гость книжных полок.
Монархистом он был, говорят,Да и конквистадором при этом,Допускаю любой вариант —Оставался прекрасным поэтом.
Не мешает сегодня издатьВсе стихи, не лишенные смысла,А приходится слышать опять:Как бы где-то чего не вышло!
Испугался зимой комаровИз немыслящей серии критик,Но такой, как у нас Гумилев,Был в Британской империи Киплинг!
Воин, рыцарь и конквистадор,Он стихи сочинял в том же стиле,Не вступая с поэзией в спор,Англичане его сохранили!
За огромный талант и за труд,Как романтика и романиста,Любят Киплинга, ценят и чтутНа Британской земле коммунисты.
А вот люди Советской земли,Уважая чеканное слово,Опрометчиво не сбереглиСвоего Гумилева родного!
Его следует переиздатьТиражом тысяч в двести иль триста,Чтобы мог царскосельски блистать,Петергофски фонтанно искриться.
«Не уйдет Глазков из плена…»
