Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

5. ПОСЕВНАЯ НОЧЬ В ТИПОГРАФИИ

Директор сказал: «Дело требует, двигай!Нам дан заказ — посевная книга.А дело важное — знаешь сам,а срок — тридцать четыре часа».

Инструктор сказал: «Наступает веснапод галочьи крики, под всплески весла,под ласки черемухи, зуд мандолины,под искренность ветра,под ветреность ливней.Земля обварилась, набухла, вспотела,—ну, словом, у нас посевное дело.А дело важное — знаешь сам,а срок — двадцать четыре часа».

Я бригадир. Я сказал: «Бригада!Нам это заданье не тяжесть — награда.К станкам становись, чтобы время летело.У нас идет посевное дело.А дело важное, ясно без слов,а срок — семь с половиной часов…Мне говорить о севе не надо:вместе в клубе слыхали доклад ивместе на этом докладе не спалии резолюцию принимали…А после такого, ребята, докладаработать для сева по-новому надо.У книжки тираж — три тысячи триста.А это читатели-трактористы…»

И встала бригада, пять человек,чтоб время летело упрямо, как бег,чтоб время летело (не зря летело).У нас идет посевное дело,по цеху идет посевное дело,и этому севу наш долг помочь.

Над цехом повисла громадная ночь,над цехом, гремя, скрежеща и стеная,громадой повисла ночь посевная.А сверху —трансмиссий надорванный свист.Наборщику кажется — он тракторист,и ветер весенний — в широкие спины,и трактором рвутся к победе машины.Чтоб выполнить план,чтобы славить страну,взрывая цементную целину,чтоб утром в печатный:«Набор готов!На книгу потрачено семь часов!»

6. СТРАХ

Мальчишкой я былнезаметен и руси с детства привыкмолчать.Паршивая, бледная кличка«Трус»лежит на моихплечах.

А плечи мои —это детские плечикласса, которыйстоял у станков;детства, котороеглохло, калечилосьдесять,двенадцать,пятнадцать часов;детства,которому говорили:«Парень, ты мал,худосочен, плох.Бойся!Читай, несмышленыш,Библию.Бойся!Сидит в облаков изобилиистрашный, как штык,всекарающий бог.Бойся!Сияет матерь пречистая,она не пропуститгрехи твои даром.Бойся!По крышам идут трубочисты.Бойся!Стоят на углах жандармы.Бойся!»И он врывался, страх.Вы тоже такое помните.И как это страшно —сидеть впотьмахв наполненной вечеромкомнате.

Он раньше врывался,раскрашенный страх,истертою бабой-ягой:он путался сукойв моих ногах,махал костянойногой.

Он раньше бродил,неизвестный страх,рядом с каждымконем,когда я в ночномсидел у кострав обнимку с худымогнем.

И так через всемолодые годая твердо пронес,как груз,я быстро пронес,как заслуженный дар,бездарную кличку«Трус».

И так сквозь мой рост,совсем молодой,сквозь радость,сквозь полночь,сквозь мракя быстро пронеснепонятный,немой,почти первобытныйстрах.

А только теперьмолодеет странас каждым идущимднем.Она наливается соком.Онанужнейшим горитогнем.

Никто еще такне решался петь.Никто еще такне жил.Недаром гуляетгорячая нефтьпо нефтепроводам жил.

Недаром врагиза кордоном двойнымскушны и как будтотихи.Они, ожидаяначала войны,прилаживают штыки.

Их песни ужедо начала допеты,до гнуснойпередовой.Петитом и корпусомв их газетахнабрансобачий вой.

Ну что же — а мневосемнадцать лет.Я буду в военнойспецовкеидти и держатьв молодой рукеначищенную винтовку.

Ну что ж — я отдамнеумелый страхза то, чтобы твердои ловкодержать в молодых,как винтовка, рукахмолоденькую винтовку.

Я выбросил в небонеграмотный страх,который мне в верностиклялся.Я встану,сжимаяв надежных рукахбесстрашиенашегокласса.

7. СМЕРТЬ БРИГАДИРА

Вчера работал бригадир,склонившись над станком.Сегодня он лежит в гробу,обитом кумачом.

А зубы сжаты. И глазазакрыты навсегда.И не раскроет их никто.Нигде. И никогда.

И тяжело тебе лежатьв последней из квартир,и нелегко тебе молчать,товарищ бригадир.

Твой цех в молчанье понесеттебя по мостовой.В зеленый день в последний разпойдем мы за тобой.

Но это завтра. А пока,молчанью вопреки,от гула, сжатого в винтах,качаются станки.

За типографии окномшумит вечерний мир,гудит и ходит без тебя,товарищ бригадир.

Врывайся с маху в эту жизнь,до полночи броди!А ты не слышишь. Ты лежишь,товарищ бригадир.

Недаром заходил в завкомсегодня плановик.И станет за твоим станкомупрямый ученик.

Он перекрутит все винты,все гайки развернет.Но я ручаюсь, что станокпо-прежнему пойдет.

Ты жизнь свою не потерял,гуляя и трубя.Страна, машина и реалзапомнили тебя.

И ты недаром сорок летв цехах страны провел,и ты недаром научилработать комсомол.

Двенадцать парней. Молодежь.Победа впереди.Нет, ты не умер. Ты живешь,товарищ бригадир.

Твоя работа и любовьостались позади.Но мы их дальше понесем,товарищ бригадир.

Мы именем твоим своюбригаду назовем.Мы радостным путем победпо всей земле пройдем.

Когда же подойдут года,мы встретим смерть своюпод красным знаменем труда —в цехах или в бою.

Но смотрят гордо города,но вечер тих и рус.И разве это смерть, когдаработает Союз?

Который — бой,который — громза настоящий мир.В котором мы с тобой живем,товарищ бригадир.

8. ВОР

Бывают такие бессонные ночи:лежишь на кровати — скрипит кровать,и ветер, конечно не много, не очень,но всё же пытается помешать.

И дождик, невзрачный, унылый и кроткий,падает на перезревшие ветки,и за фанерною перегородкойвздыхает беременная соседка.

В такую-то полночь (верьте не верьте),потупив явно стыдливый взори отстранив назойливый ветер,в форточку лезет застенчивый вор.

Мне неудобно, мне даже стыдно.Что он возьмет — черновики?Где ж это, братцы читатели, видно,чтоб похитители крали стихи?

Ему же надо большие узлы,шубы, костюмы, салфетки и шторы.Нет у меня ничего и, увы,будет, наверно, не скоро.

Думаю я: ну ладно, что ж,трудно бедняге — привычка.В правой руке — настоящий нож,в левой руке — отмычка.

Лезет в окно, а оно гремитджаз-бандом на вечеринке.Фонарь зажигает — фонарь не горит(наверно, купил на рынке).

На стул натолкнулся, порвал штаны.Конечно, ему незнакомо…Зажег я свет и сказал: «Гражданин,садитесь, будьте как дома.Уж вы извините, что я не одет,вы ведь не предупредили,вы ж за последние двадцать летдаже не заходили.Быть может, не нравится вам разговор,но я не о вашей вине ведь.Оно, конечно, вы опытный вор,вам это дело виднее.Но вам неудобно на улице — дождь,еще, чего доброго, схватите грипп».

И вор соглашается: «Нет, отчего ж,давайте поговорим».

Потом я мочалил над примусом спички(«Не разжигается, стерва!»),а вор в это время своею отмычкойпытался открыть консервы.

И только когда колбаса подгорелаи чайник устал нагибаться,я бухнул: «Мне кажется, устарелаваша квалификация.Мне кажется (в этом уверен я),что за столом не мы,не просто два человека сидят,а старый и новый мир.Один этот — новый и нужный нам,растущий из года в год.Один этот — наш — выдвигает плани выполняет его.Один этот, — я даже захлебнулсяи ложечкой помахал, —один этот бьется горячим пульсомв каждой строке стиха.В одном этом мы вырастаем и любим,в одном этом парни отвагой горят.Один этот вас называет „люмпен“и добавляет „пролетариат“.И вы, представитель другого мира,попавший к строителям невзначай,сидите в чужой коммунальной квартиреи пьете взращенный ударником чай,едите из этих веселых тарелок,готовых над вами смеяться.Она действительно устарела,ваша квалификация.Вы мимо труда,пятилетки мимоходите мокрою ночью,и это когда нам необходимыпрофессор и чернорабочий.Ах, в чью стенгазету,зачем и комувам написать, неодетому:„Товарищ завком, оглянись, ау!Охрана труда, где ты?“И знаете что? Я придумал исход:идите, пожалуй, хоть к нам на завод.У вас накопилась какая-то ловкость,научитесь быстро. И скоровы будете в новой просторной спецовкестоять над гудящим мотором.Вам в руки дадут профсоюзный билет,вам премией будет рубашка,и мы напечатаем ваш портретв нашей многотиражке.Вы нам поможете, мы проведемпятилетку в четыре года.Вы в комнату эту войдете и днеми даже с парадного входа».Рассвет начинается. Лампа горит.По небу плывут облака.А вор улыбается и говорит:«Спасибо, товарищ. Пока».

9. ЛЮБОВЬ