Осип Мандельштам - Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)
Митридат – гора на северо-западе Феодосии, кладбище и тюрьма – на севере города, порт – на юге. Карантинная слобода – место, где проходили 40-дневный карантин мусульмане, возвращающиеся из хаджа (паломничества в Мекку). Город походил на Геную – в XIV–XV вв. Феодосия (Кафа) была действительно генуэзской колонией. Ее флорентийская изысканность не преувеличена: и заведующий метеостанцией М. Н. Сарандинаки, и полковник А. В. Цыгальский, и директор Азовского банка М. В. Мабо-Азовский писали стихи, первые двое выпустили книжки, а художник Моисей Гурвич официально называл себя Мозессо. Можно добавить, что начальник порта А. А. Новинский после эмиграции стал сценаристом в Голливуде, а среди мимоходом упоминаемых Гинзбургов и Ландсбергов были журналист, музыковед, юрист. Стихи А. Цыгальского, упоминаемые ОМ, были напечатаны в альм. «Ковчег» (1920) рядом со стихами самого ОМ: подражая М. Волошину, автор видит в грядущем «Россию – Русь, изгнавшую бесов. Увенчанную бармами закона. – Мне все равно, с царем или без трона, Но без меча над чашами весов…». На самом деле бармы – это оплечье, широкий непришитый воротник со священными изображениями, часть парадной царской одежды. Теософка Анна Михайловна – А. М. Петрова (1871–1921), гимназическая учительница, близкий друг М. Волошина. Как приметы случайной образованности названы полный русско-французский словарь Макарова, популярная энтомология Фабра и пр.; как символ общей путаницы – Канниферштан (каннитферштан)– «не могу вас понять», голландские слова, которые герой стих. В. Жуковского «Две были и еще одна» принимает за имя человека.
ЕГИПЕТСКАЯ МАРКА. Повесть писалась в 1927 – начале 1928 гг., журнальная публикация – май 1928. Целью ОМ было проверить свою концепцию, изложенную в статье «Конец романа»: личность потеряла свое место в мире, биография больше не может быть скрепляющим стержнем романа, поступки определяются уже не психологией, а внешними обстоятельствами. Фабулы в «Египетской марке» почти нет. Действие занимает один день: (глава 1) портной отбирает у Парнока за неуплату сшитую для него визитку (полупарадная одежда – недлинный сюртук с закругленными полами), (2) Парнок в парикмахерской, (3) Парнок в прачечной, у него отбирают выглаженную для него рубашку, (4) Парнок у зубного врача, он пытается остановить самосуд, (5) он чувствует усталость и бессилие, (6) его дама уходит с соперником, (7) его визитку тоже уносят к сопернику, (8) он чувствует свое ничтожество, а соперник с торжеством уезжает в Москву. Эта нить событий едва прослеживается за все более густыми пластами авторских отступлений. В основе – тема маленького человека XIX в., который лишается самой дорогой вещи (как в «Шинели» Гоголя) и сталкивается с двойником-соперником, который без всякого права перехватывает у него все самое нужное в жизни, как в «Носе» Гоголя и «Двойнике» Достоевского (ср. гл. 8); Матушка, пожалей своего сына – цитата из гоголевских «Записок сумасшедшего», Ипполит в гл. 5 – из «Идиота» Достоевского (ч. 3), групповая фотография в гл. 5 – сотрудники «Современника», антагонисты Достоевского. Заглавие повести символично: имеются в виду египетские марки выпуска 1902 и 1906 гг., на которых при отпаривании исчезало изображение (указано О. Роненом): это небытие грозит и герою (ср. плач комара в гл. 8; комар как «египетский князь» – образ из «Похвалы комару» Державина). Так как ни герой, ни автор не являются организующими центрами материала, то окружающий мир рассыпается на мелкие изолированные осколки: «показ эпохи сквозь «птичий глаз», по выражению ОМ (ср. гл. 7).
Параллель герою, не нашедшему места в жизни, – А. Бозио (1824–1859), итальянская певица, певшая в Петербурге и умершая от простуды (о ней писал Некрасов, «О погоде», 4). Травиата, Розина, Церлина – название и персонажи опер Верди, Россини, Моцарта; пироскаф – пароход. ОМ анонсировал после «Египетской марки» повесть «Смерть Бозио»; не случайно отрывки о Бозио в «Египетской марке» взяты в кавычки. Как литературный предшественник героя, еще борющийся за место в жизни, упомянут Люсьен де Рюбампре из «Утраченных иллюзий» и «Блеска и нищеты куртизанок» Бальзака.
Время действия – лето 1917 г.; место – Петербург, но не те его места, что в «Шуме времени». О центре – между Миллионной, Адмиралтейством и Летним садом, – где вместо власти – лимонадное Временное правительство и где кариатиды Эрмитажа могли бы переписываться на бумаге верже (ср. «На полицейской бумаге верже…»), говорится с иронией; Дворцовая площадь – место для пародического разговора глухонемых («народ безмолвствует»); Эрмитаж – мрачно-фламандский, а поэту милее барбизонские (и, видимо, импрессионистические) пейзажи, тогда находившиеся в московских собраниях; в Эрмитаже ученые евнухи, и от них ускользает Юдифь Джорджоне. Мариинский театр, куда отправляется на балет соперник Парнока, – ватерпруфный, непромокаемый, потому что упирается задней стеной в канал; «государственный лед» в его балетах (гл. 5) – намек на К. Н. Леонтьева (см. выше). Местами топография нарочито спутана: фиванские сфинксы (гл. 2) стоят не перед университетом, а перед Академией художеств, а костел Гваренги (гл. 1) сконтаминирован из костела Св. Екатерины на Невском (упомянут в «Шуме времени») и Мальтийской капеллы зодчего Кваренги на Садовой.
Главные события происходят вокруг Фонтанки, которая как бы отделяет центр от остального города. Грязная, заставленная баржами, она иронически сравнивается со сниженными образами немецких русалок – ундины и Лорелеи (расчесывающей волосы гребнем). К северу от нее – нищий Апраксин рынок, раскольниковская Сенная площадь; это оттуда толпа ведет по широкой Гороховой жертву самосуда, чтобы утопить ее в Фонтанке, близ Малого театра («Суворинский», ныне Большой Драматический). Самосуды были обычным явлением в Петербурге 1917 г., особенно после попытки июльского восстания. Они сравниваются с шахсей-вахсей, ритуальным обрядом взаимобичевания персидских шиитов, который ОМ видел в Тифлисе. На Фонтанку выходят и Щербаков переулок, где погулял герой расправы, и цирк Чинизелли, где он бывал на политических митингах. Разночинские Садовая и Подьяческие лежат севернее Фонтанки, ближе к центру; Разъезжая, где поблизости жил Достоевский, – уже за Фонтанкой. Далее в повести упоминаются более отдаленные окраины Петербурга – Пески на востоке, Колпино и Средняя Рогатка на юге (609 николаевских верст – до Москвы). Сам Парнок живет на Каменноостровском проспекте, в новых северных кварталах, еще не обросших историей; в 1917 г. там жил сам ОМ.
Фамилия Парнок копирует фамилию В. Я. Парнаха (1891–1951), поэта-авангардиста парижской школы, музыканта, танцовщика и теоретика танца, соседа ОМ по Дому Герцена (сестра его, поэтесса, писала под псевдонимом С. Парнок); он был очень обижен введением своей фамилии в повесть. Бредовые «Самум», «Арабы» (гл. 6) – названия произведений В. Парнаха. Кроме того, герою приписаны несомненные автобиографические черты вкуса и поведения, кроме главной – способности к творчеству («Господи! Не сделай меня похожим на Парнока!..»). Он посетитель Общества ревнителей и любителей последнего слова («Общество ревнителей художественного слова» собиралось в 1910-х гг. в ред. журнала «Аполлон») и салона мадам Переплетник (прототипов которого было много). Он любитель музыки, но музыка парадоксально описывается не в звуковых образах, а в зрительных впечатлениях от партитур (гл. 5). Он мечтает скрыться с севера в Грецию драгоманом-переводчиком (А. Я. Гофман, с которым связываются эти надежды, – лицо реальное) – по примеру нимало на него не похожего могучего неврастеника К. Леонтьева (см. выше). Его безродность подчеркнута упоминанием тети Иоганны, комически ассоциируемой с правительницей Анной Леопольдовной и Бироном (XVIII в.).
Конец эпохи с ее устоявшимся бытом отмечен уже в эпиграфе трубой архангела о страшном суде. Милый Египет вещей (гл. 1) – хоронимых с покойниками, ср. «О природе слова». (Такой же хаос разрозненных вещей – Кокоревские склады на Лиговке, куда сдавалась мебель при переезде на дачу.) Время раскалывается на династии и столетия (гл. 1) – тоже как в Египте. Подчеркнута бессмысленность Египетского моста через Фонтанку (обрушился в 1905 г. и долго был предметом анекдотов) и Калинкина моста с его непонятным названием. Телефон к Прозерпине или к Персефоне – т. е. на тот свет.
