Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926
20/IX — Нью-Йорк.
[1925]
Домой!*
Уходите, мысли, во-свояси.Обнимись, души и моря глубь.Тот, кто постоянно ясен —тот, по-моему, просто глуп.Я в худшей каюте из всех кают —всю ночь надо мною ногами куют.Всю ночь, покой потолка возмутив,несется танец, стонет мотив:«Маркита, Маркита,Маркита моя,зачем ты, Маркита,не любишь меня…»А зачем любить меня Марките?!У меня и франков даже нет.А Маркиту (толечко моргните!)за̀ сто франков препроводят в кабинет.Небольшие деньги — поживи для шику —нет, интеллигент, взбивая грязь вихров,будешь всучивать ей швейную машинку,по стежкам строчащую шелка́ стихов.Пролетарии приходят к коммунизму низом —низом шахт, серпов и вил, —я ж с небес поэзии бросаюсь в коммунизм,потому что нет мне без него любви.Все равно — сослался сам я или послан к маме —слов ржавеет сталь, чернеет баса медь.Почему под иностранными дождямивымокать мне, гнить мне и ржаветь?Вот лежу, уехавший за во́ды,ленью еле двигаю моей машины части.Я себя советским чувствую заводом,вырабатывающим счастье.Не хочу, чтоб меня, как цветочек с полян,рвали после служебных тя́гот.Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан,мне давая задания на́ год.Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссарс приказанием нависал.Я хочу, чтоб сверхставками спе́цаполучало любовищу сердце.Я хочу чтоб в конце работы завкомзапирал мои губы замком.Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.С чугуном чтоб и с выделкой сталио работе стихов, от Политбюро,чтобы делал доклады Сталин.«Так, мол, и так… И до самых верховпрошли из рабочих нор мы:в Союзе Республик пониманье стиховвыше довоенной нормы…»
[1925]
Стихотворения, 1926
Краснодар*
Северяне вам навралио свирепости февральей:про метели, про заносы,про мороз розовоносый.Солнце жжет Краснодар,словно щек краснота.Красота!Вымыл все февраль и вымел —не февраль, а прачка,и гуляет мостовымиразная собачка.Подпрыгивают фоксы —показывают фокусы.Кроме лапок, вся, как вакса,низко пузом стелется,волочит вразвалку таксадлинненькое тельце.Бегут, трусят дворняжечки —мохнатенькие ляжечки.Лайка лает, взвивши нос,на прохожих Ванечек;пес такой уже не пес,это — одуванчик.Легаши, сетера́,мопсики, этцетера́.Даже если пара луж,в лужах сотня солнц юли́тся.Это ж не собачья глушь,а собачкина столица.
[1926]
Строго воспрещается*
Погода такая, что маю впору.Май — ерунда. Настоящее лето.Радуешься всему: носильщику, контролерубилетов.Руку само подымает перо,и сердце вскипает песенным даром.В рай готов расписать перронКраснодара.Тут бы запеть соловью-трелёру.Настроение — китайская чайница!И вдруг на стене: — Задавать вопросы контролерустрого воспрещается! —И сразу сердце за удила́.Соловьев камнями с ветки.А хочется спросить: — Ну, как дела?Как здоровьице? Как детки? —Прошел я, глаза к земле низя́,только подхихикнул, ища покровительства.И хочется задать вопрос, а нельзя —еще обидятся: правительство!
[1926]
Сергею Есенину*
Вы ушли, как говорится, в мир иной.Пустота… Летите, в звезды врезываясь.Ни тебе аванса, ни пивной.Трезвость.Нет, Есенин, это не насмешка.В горле горе комом — не смешок.Вижу — взрезанной рукой помешкав,собственных костей качаете мешок.— Прекратите! Бросьте! Вы в своем уме ли?Дать, чтоб щеки заливал смертельный мел?!Вы ж такое загибать умели,что другой на свете не умел.Почему? Зачем? Недоуменье смяло.Критики бормочут: — Этому винато… да сё… а главное, что смычки мало,в результате много пива и вина. —Дескать, заменить бы вам богему классом,класс влиял на вас, и было б не до драк.Ну, а класс-то жажду заливает квасом?Класс — он тоже выпить не дурак.Дескать, к вам приставить бы кого из напосто̀в —стали б содержанием премного одарённей.Вы бы в день писали строк по сто́,утомительно и длинно, как Доронин.А по-моему, осуществись такая бредь,на себя бы раньше наложили руки.Лучше уж от водки умереть,чем от скуки!Не откроют нам причин потерини петля, ни ножик перочинный.Может, окажись чернила в «Англетере»,вены резать не было б причины.Подражатели обрадовались: бис!Над собою чуть не взвод расправу учинил.Почему же увеличивать число самоубийств?Лучше увеличь изготовление чернил!Навсегда теперь язык в зубах затворится.Тяжело и неуместно разводить мистерии.У народа, у языкотворца,умер звонкий забулдыга подмастерье.И несут стихов заупокойный лом,с прошлых с похорон не переделавши почти.В холм тупые рифмы загонять колом —разве так поэта надо бы почтить?Вам и памятник еще не слит, —где он, бронзы звон или гранита грань? —а к решеткам памяти уже понанеслипосвящений и воспоминаний дрянь.Ваше имя в платочки рассоплено,ваше слово слюнявит Собинови выводит под березкой дохлой —«Ни слова, о дру-уг мой, ни вздо-о-о-о-ха.»Эх, поговорить бы и́начес этим самым с Леонидом Лоэнгринычем!Встать бы здесь гремящим скандалистом:— Не позволю мямлить стих и мять! —Оглушить бы их трехпалым свистомв бабушку и в бога душу мать!Чтобы разнеслась бездарнейшая по́гань,раздувая темь пиджачных парусов,чтобы врассыпную разбежался Коган,встреченных увеча пиками усов.Дрянь пока что мало поредела.Дела много — только поспевать.Надо жизнь сначала переделать,переделав — можно воспевать.Это время — трудновато для пера,но скажите вы, калеки и калекши,где, когда, какой великий выбиралпуть, чтобы протоптанней и легше?Слово — полководец человечьей силы.Марш! Чтоб время сзади ядрами рвалось.К старым дням чтоб ветром относилотолько путаницу волос.Для веселия планета наша мало оборудована.Надо вырвать радость у грядущих дней.В этой жизни помереть не трудно.Сделать жизнь значительно трудней.
[1926]
