Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения
«Когда мой фолиант, что на ночь я листаю…»
Перевод Инны Шафаренко
Куда мне путь направить?
БайронКогда мой фолиант, что на ночь я листаю,Иль повседневные домашние дела,Иль шум людской толпы, в котором смутно таютТо чей-то смех, то крик, то ропот, то хвала,
Иль суетных забот пустое мельтешенье,Заполнившее ход обычных, серых дней,Окутав пеленой мое воображенье,Надолго скроют свет от глаз души моей,
Она, соскучившись и гневно топнув ножкой,Вдруг убегает прочь, беспечна и легка,Но всякий раз — одной и тою же дорожкой, —Как конь, который сам привозит седока;
Она бежит туда, где под ветвистым кленомСредь бликов солнечных и птичьих голосовНа ветке ждет мечта — и за щитом зеленымС ней вместе прячется в густой тени лесов.
27 июня 1830 г. * * *«Порой, когда все спит, я в тихом созерцанье…»
Перевод Инны Шафаренко
Порой, когда все спит, я в тихом созерцаньеПод синим куполом, струящим звезд мерцанье, Сижу и слушаю неясный шум ночной…Часы летят, меня крылами задевая,А я, забыв о них, смотрю, как цепь живая Созвездий и планет кружится надо мной;
За пляской дальних солнц слежу, слежу глазами,И верю: для меня горит лучей их пламя, Их тайный смысл понять мне одному дано.О, пусть я только тень в унылой жизни бренной,Но в этот дивный миг я — властелин вселенной И в небе для меня сиянье зажжено!
Ноябрь 1829 г. * * *«Друзья, скажу еще два слова — и потом…»[456]
Перевод Э. Линецкой
Плачь, добродетель, если я умру!
Андре ШеньеБез грусти навсегда закрою этот том.Похвалят ли его или начнут глумиться?Не все ль равно ключу, куда струя помчится?И мне, глядящему в грядущие года,Не все ли мне равно, в какую даль, кудаДыханье осени умчит остатки лета —И сорванный листок, и вольный стих поэта?
Да, я пока еще в расцвете лет и сил.Хотя раздумья плуг уже избороздилМорщинами мой лоб, горячий и усталый, —Желаний я еще изведаю немало,Немало потружусь. В мой краткий срок земнойНеполных тридцать раз встречался я с весной.Я временем своим рожден! И заблужденьяВ минувшие года туманили мне зренье.Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,Свобода, родина, я верю только в вас!
Я угнетение глубоко ненавижу,Поэтому, когда я слышу или вижу,Что где-то на земле судьбу свою клянетКровавым королем истерзанный народ;Что смертоносными турецкими ножамиУбита Греция, покинутая нами;Что некогда живой, веселый ЛиссабонНа пытку страшную тираном обречен;[457]Что над Ирландией распятой — ворон вьется;[458]Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;[459]Что Дрезден борется с ничтожным королем;[460]Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;[461]Что крепко заперта Германия в темницу;Что Вена скипетром, как палицей, грозитсяИ жертвой падает венецианский лев,[462]А все кругом молчат, от страха онемев;Что в дрему погружен Неаполь;[463] что АльбаниКатона заменил;[464] что властвует в МиланеТупой, бессмысленный австрийский произвол;Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;[465]Что царский ставленник над мертвою ВаршавойТворит жестокую, постыдную расправуИ гробовой покров затаптывает в грязь,Над телом девственным кощунственно глумясь, —Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком!Я знаю, что поэт — их судия святой,Что муза гневная могучею рукойИх может пригвоздить негодованьем к трону,В ошейник превратив позорную корону,Что огненным клеймом отметить может ихНа веки вечные поэта вольный стих!Да, муза посвятить себя должна народу!И забываю я любовь, семью, природу,И появляется, всесильна и грозна,У лиры медная, гремящая струна!
Ноябрь 1831 г.ПЕСНИ СУМЕРЕК
ПИРЫ И ПРАЗДНЕСТВА
Перевод В. Бугаевского
Огромен зал. Столу нет ни конца, ни края.Здесь празднества идут, и, вечно возникая,Волшебный длится пир, сияющий игройБокалов, серебра, посуды золотой.За пиршественный стол лишь мудрый не садится,Зато отыщешь там все возрасты, все лица:И воинов-рубак суровые черты,Юнцов безусых, дев лилейной красоты,Лепечущих детей и стариков брюзжащих,Томимых голодом и с жадностью едящих;И всех жаднее те, чей рот уже прогнил,И те, кто и зубов еще не отточил.
Султаны, кивера, победные знамена,Орлы двуглавые, лев с золотой короной,И россыпь звездная на ржавчине щита,Рой пчел на багреце и лилий чистота,Шевроны и мечи, цепей и копий груды —Все то, что на гербах начертано причудой, —Крылатый леопард, серебряный грифон, —Все в пляске кружится, цепляясь за плафон,И, арабесками к ногам гостей спускаясь,Бесстыдно к чашам льнет, нектаром упиваясь.Полотнища флажков спадают с потолкаК сидящим за столом, чтоб легче ветеркаКоснуться их волос, — так ласточка крыламиКасается травы, порхая над лугами.И все поет, звучит и светится вокруг,В магический клубок сплетая свет и звук.
Летит в лазурь небес гул празднества нестройный…Венки, гирлянды роз… Воздвигнуть трон достойныйПирующий спешит тщеславью своему,И, цепью страшною прикованный к нему,Уйти бы рад иной, да цепь все тяжелее, —И крепче всех гостей хозяин скован ею.
Всесильная любовь, которая подчасВ титанов иль в богов преображает насИ в дивном пламени своем, смешав дыханьеМужчин и женщин, плоть приводит в содроганье;И похоть — оргий дочь, чей взор, сжигая кровь,Бессильно гаснет днем, чтоб ночью вспыхнуть вновь;Охоты бешенство, зеленые просторы,Призывный клич рогов, псари и гончих своры,Альковы, где шелка, кедр, бархат, анемонВновь будят чувственность и отгоняют сон,Чтоб, женщину раздев, затейливые игрыМогли вы с ней вести на мягкой шкуре тигра;Дворцы надменные, безумные дворцы —Чьей наглой роскошью пленяются глупцы,И парки, где вдали за дымкой синеватойСредь нежной зелени мелькает мрамор статуй,Где рядом с тополем раскинул ветви вяз,Где струны над прудом звучат в вечерний час;Стыдливость красоты, сдающейся без боя,Честь судей, что ведут торг истиной святою,Восторги зрителей, смиренных жалкий страх,Высокомерье тех, кто держит власть в руках,И зарево войны, волненья и тревогиПоходов и боев; полип тысяченогий —Пехота, что идет, все повергая ниц,Разноголосый гул огромнейших столицИ все, чем армии и города затмилиЛазурный свод небес, — дым, гарь и клубы пыли;И чудо из чудес, Левиафан-бюджет,С утробой, вздувшейся от множества монет,И золотом из ран своих кровоточащий,Но вечно жаждущий и новых жертв просящий, —Вот яства дивные, которые вокругНа блюдах золотых разносят сотни слуг.Но яства новые, внизу, в подвале черном,В лаборатории своей, склонясь над горном,Готовит для гостей искусною рукойУгрюмый чародей, зовущийся Судьбой.
Хоть вечно требует каприз амфитрионаВсе новых блюд и яств, но, ими пресыщённый,Не знает гость иной, чего б еще поесть;Тут для пирующих один советчик есть —Их совесть или то, что совестью зовется.Она их зоркий гид, но так уже ведется,Что няньки будущих владык и королейГлаза во время игр выкалывают ей.Так вот избранники, властители вселенной,Чья жизнь полна чудес и счастье неизменно.Вот празднество богов… Как дивно все кругом,Как сладко все пьянит на пиршестве таком,Как в этой роскоши, скользя мгновенной тенью,Обворожают вас волшебные виденья,Как озаряет смех, что льется без конца,Блаженной радостью счастливые сердца.Как жадный взор спешит полнее насладитьсяВсем, что пылает здесь, сверкает и струится.
Но вдруг в тот час, когда хмельные струны лирВас, кажется, забыть заставили весь мир,Когда уже весь зал — со слугами, гостями —Стал факелом живым, пылающим цветами,И льется музыка все звонче и сильней, —Увы, когда уже достигнут апогейРазгула пьяного и только и осталось,Чтоб это сборище еще поиздевалосьНад мерзнущей внизу толпою бедняков, —Вдруг с лестницы летит невнятный шум шагов,Там кто-то близится, стоит у входа в залу —Нежданный гость, хоть ждать его и надлежало.
Не закрывать дверей… Пошире их открыть…Кто путь пришедшему посмеет преградить!С ним спорить нечего… Там смерть или изгнанье,Могила черная иль горести скитаний!Приходит смерть с косой, изгнанье держит плеть,Но призрак не дает себя и разглядеть.И, затмевая все огромной страшной тенью,По залу он идет, притихшему в смятенье,И, мигом отыскав добычу средь гостей, —Подчас из тех, кто был в тот вечер всех пьяней, —Уносит прочь ее с примолкнувшего пира,Не дав ей даже с губ стереть остатки жира.
29 августа 1832 г.КАНАРИСУ[466]
