Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений
XIX. «Как не люблю на стене и в раме олеографий…»
Как не люблю на стене и в раме олеографий,Так их в природе люблю, коль ими можно назватьЧерное море в сиянье лазурно-златого полудня,Месяц над купой берез, ясный над нивой закат.
XX. «Верно, певец, ты порою свои недопетые песни…»
Верно, певец, ты порою свои недопетые песниСызнова хочешь начать, с думою грустной о них?Правда, не спеты они; но в душе не звучали ль живые?Те пожалей, что могли б, но не запели в тебе.Лучше ж – и их позабудь ты, счастливый душою певучей:Жалок один лишь удел – душ от рожденья немых.
XXI. «Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью…»
Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью,Странный надевшую плащ, чтоб озадачить меня.Счастлив я милой моей любоваться, привычно-прекрасной,Если предстанет она, новой одеждой блестя.
XXII. «Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойко…»
Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойкоПрыгал, чирикал, смельчак, словно приучен давноКрошки клевать на полу, получая с ними и ласки;Мне поневоле тогда вспомнился тотчас Катулл.Вижу я: в трепетных пятнах и легкого света, и теплыхТихих зыбучих теней, брошенных сетью плюща, –Прыгнул воробушек раз, и другой, и вспорхнул – но куда же?Птичкой порхнула мечта, резвая, следом за ним:Вот, над перилами, листья, и нежная белая ручка,Юная грудь, и плечо девушки милой… Увы!Тщетно желал ты, бедняжка, коснуться остреньким клювомДевичьих нежных перстов… Лесбии не было здесь!
XXIII. «Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться…»
Л. ВерховскойСлушай, художница. Нынче опять я ходил любоватьсяМесяцем, рдяным опять. Той же дорогою шел –Всё мимо ели, любимой тобой. Ты ее собираласьВерной бумаге предать яркою кистью своей.Ею ты днем восхитилась. Она и правда прекраснаМощной и свежей красой, ветви раскинув, стройна,Темные — в ясной лазури; под ними – в солнечном свете –Нивы ковром золотым, пышным далеко блестят;Далее – зеленью мягко луга светлеют; за нимиТемной полоскою лес небо, зубчатый, облег;Выше, в живой синеве, ее обняв и лаская,Взорам приятна опять темных ветвей бахрома,Близких, обильно-лохматых, широкими лапами низко,Низко свисающих к нам – рамой живой. Но смотри:Космы разлапых ветвей уж почти почернели на небеСинем глубоко; меж них звезды, мигая, горят –Крупные первые звезды – и, странно рдея без блеска,Месяц проглянул внизу пятнами света в махрахХвои, не то – клочковатой разметанной шкуры; под нею –В небе без отблеска – глянь: гроздь играющих звезд;В их переменчивом свете, едва уловимом, но нежном,Легкой подернуты мглой нивы, и травы, и лес;Влажный чуть зыблется воздух, прохладными нежа струями,И тишина, тишина… Но – ты не слышишь меня?Ах, понапрасну речами художнице я о прекрасномДумал поведать: могу ль живописать, как она?Может, заране за дерзость мою я наказан: замедлив,Месяц увидеть с горы лишний разок – опоздал.
XXIV. «Ночь и дождь за окном, и я у двери оставил…»
Ночь и дождь за окном, и я у двери оставилМокрую обувь и плащ; спички нашарил впотьмах,Лампу скорей засветил – и узор занавески знакомый,Полузакрывшей окно, выступил ярко на свет;Мухи вокруг зажужжали, и дождь за окошком лепечет;Я же невинно пишу в старой тетради моейИ о шумящем дожде, и о мухах жужжащих – и развеТак уж блажен мой покой, чтоб о дожде мне грустить?
XXV. «Молвил однажды Катулл: не видим сами мы торбы…»
Молвил однажды Катулл: не видим сами мы торбы,Что за спиною у нас. Торба моя – тяжела;Что в ней за ноша – не знаю, во многом грешный; но богиДа не завидуют мне Цезий, Суффен и Аквин!Если ж прогневал вас этой мольбой, простите, благие:Чудятся мне за спиной всё эпиграммы мои.
XXVI. «Вот из Парижа письмо, а вот – из Швальбаха. Други!..»
Вот из Парижа письмо, а вот – из Швальбаха. Други!С яркой палитрой один, с лирою звонкой другой.Рад я внимать повторенные сладостной дружбы обеты,В милой уездной глуши письмами вдвое счастлив;Рад – и еще возвышаюсь душой в чистоте угрызений:Скольким недальним друзьям, вечно с пером – не пишу!
XXVII. «Лесбии нет в эпиграммах моих; или только мечтою…»
Лесбии нет в эпиграммах моих; или только мечтою,Словно пустынник во сне, женственный образ ловлю.Вот отчего эти строки одна на другую похожи:Тщетно уюта искать – там, где живет холостяк.
XXVIII. «Если, усталый, ты хочешь пожить и подумать спокойно…»
Если, усталый, ты хочешь пожить и подумать спокойно,Если не прочь, уступив слабости милой, писать, –В домике сельском, где ты – в радушном уединенье,Кстати услуги тебе глухонемого слуги.Изредка входит старик, издающий странные звуки,Быстрый в движеньях живых, и, улыбаясь тебе,Грустными смотрит глазами и свой разговор начинаетВ знаках – житейски простой и торопливый всегда.Ты, – не поймешь ли, поймешь, – а порой одинаково чуешьНекий таинственный мир ясности и тишины.
XXIX. «Был я доволен поездкой недальней; здесь же, вернувшись…»
Был я доволен поездкой недальней; здесь же, вернувшись,Чувствую, право, себя — словно бы дома опять.Всё же – еще затеваю свидание с милыми сердцу;Снова сюда возвращусь, – буду ли радостен вновь?Кажется, так хорошо, что и там, и здесь-то я дома;Пусть же я дома – везде. Так ли уж всё хорошо?
XXX. «Кажется, вдруг своротил на элегию я с эпиграммы?..»
Кажется, вдруг своротил на элегию я с эпиграммы?Будь эпиграммой она самою злой – на меня.
XXXI. «Пусть – я подумал сейчас – на дневник, хоть случайный, похожи…»
Пусть – я подумал сейчас – на дневник, хоть случайный, похожиВы, эпиграммы мои, как и другие стихи;Все, на него не похожие, только тогда и прекрасны,Ежели в стройной красе кроется тот же дневник.Так я думал всегда; но еще прибавлял неизменно:В строгом порядке держи лирики тайный дневник.
XXXII. «Ты, кто сейчас на балконе, в том доме дальном и милом…»
Ты, кто сейчас на балконе, в том доме дальном и милом,Где я когда-то любил, детским томленьем страдал, –Ты, кто любуешься звездной торжественной, тихою ночью, –Музыку слышишь ли ты? Слышишь простые слова?День незабвенный и вечер второго августа! СердцеИх сохранило и вот – их годовщиною чтит.Помню: сегодня исполнилось двадцать лет незаметных,Как я когда-то любил, как я когда-то страдал.Если б родимою ночью не ты, а я любовался, –Понял бы музыку я, понял — простые слова.
XXXIII. «Вечное счастье – минуту цветет; отцвело – и навеки…»
Вечное счастье – минуту цветет; отцвело – и навекиПамять о нем сохранишь благоуханной душой.
XXXIV. «Волга спокойно синеет внизу, загибаясь излукой…»
Волга спокойно синеет внизу, загибаясь излукой,Узкая, странная здесь именем пышным своим.Тут молодыми лубками и темными соснами берегЗелен – и свежей травой – в разнообразной красе;Там – желтоватая белая отмель, нива и рощаИ надо всем – облака в бледной дали голубой.Я же сижу – и книга в руках – и думаю, будтоМожно над Волгой читать, радостно глядя кругом.
XXXV. «Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях…»
