Василий Бетаки - За полвека

Строку Сафо и Джойса толстый том…

Куда, какие звёзды нас ведут?

Откуда мы, и для чего мы — тут?

Чтоб под корой бунтующие соки

Гудели в ритмах мысли и весны!

Когда переплетутся с явью сны —

Всё превратится в кованые строки!

14.

Всё превратится в кованые строки.

Не зря Гефест органы смастерил:

У Аполлона не хватило б сил

Озвучить век столь гулкий и жестокий.

Не нам перечислять его пороки,

Но нам не сосчитать его могил.

Мы так же были в нём, как в нас он был.

Мы всем близки и всюду одиноки.

В нас — тьма и свет. В нас — Люцифер и Бог.

В нас повстречавшись, Запад и Восток

Существованье начинают снова:

Едина плоть — земля и океан.

Одну страну сменив на сотню стран,

От ног мы отрясаем прах былого.

15.

От ног мы отрясаем прах былого,

И первого свидания не длим,

Иначе всех проглотит "Третий Рим",

И память не сумеет влиться в слово.

Мы всюду дома. Только б на Земле

Нам не грозил цепями призрак дома.

И верою в самих себя ведомы,

Ни свету мы не отданы, ни мгле.

Пускай рядят хоть в шутовской колпак —

Пророк, а не беглец — наш каждый шаг.

Что под ногой? Пустыни сон глубокий?

Листва, присоленная ноябрём?

Всё в разум свой мы с жадностью вберём,

Всё превратится в кованые строки.

Петербург, Вена, Рим, 12–23 апреля 1973 г.

57.

В окна мне глядят Юпитер и Париж.

Где-то там — ночная питерская тишь.

А в Воронеже — вороны на крестах,

У них чёрные короны на хвостах.

И растаяло созвездье Гончих Псов,

И пластается туман из-за лесов,

Где молчит, как берендеева страна,

Вольной Вологды белёсая стена.

А за ней — морозцем тронутая ширь,

Там затерян Ферапонтов монастырь,

Там над озером, где низкая трава,

Тают в воздухе неспетые слова,

Цвет лазурный не отдавшие зиме —

Дионисиевы фрески в полутьме.

Там, в приделе, за безлюдный этот край

Заступись ты, Мирликийский Николай,

За осенний, за желтеющий рассвет…

Помяни, что мне туда дороги нет,

Помяни, что в граде Китеже живу,

Только воду осязаю, не траву,

Помяни, что я молился за леса

И над озером тугие паруса,

Ты, взлетающий в подкупольную высь,

За меня, святой Никола, помолись…

Париж, 29 сенября, 1973 г

58–59.

ДВЕ БАЛЛАДЫ

1.

Е. Г. Эткинду

Несложно дверь сорвать с петель,

Труднее — подобрать отмычку,

Сменить привычку на привычку,

Поверить, не впадая в хмель,

Что тянется ещё апрель,

Что август не поводит бровью…

Что ж, продолжай, зови любовью,

Качай пустую колыбель.

А ты? Давно уж сел на мель

И чиркаешь сырые спички,

На службу ходишь по привычке,

И тянешь ту же канитель

И всё надеешься досель:

А может, что-то не истлело?

Тащи своё пустое тело,

Качай пустую колыбель!

Там, где летел на клевер шмель,

Кустарник трактором изранен,

И в алюминиевом тумане

Давно не трель слышна, а дрель…

Ольшаник забивает ель,

Шакалам уступают волки.

Мости никчёмные просёлки,

Качай пустую колыбель…

Кого за тридевять земель

Ласкаешь ты, слепая Лия?

Мы — далеко… Не спи, Россия,

Качай пустую колыбель!

2.

В. В. Вейдле

Шоссе пестрит как черновик,

Мотоциклист мелькнёт размыто,

И рыжим пластиком прикрыта

Физиономия-балык.

Лиловых выхлопов парик…

Но что там, — стрижено ли, брито?

Он за рулём, или Лолита?

Мотоциклетный шлем безлик.

Свирепый двухколёсный бык

Рога в закат воткнёт, как пики,

И тонут в мёртвом, злобном рыке

Мольбы вечерних базилик.

Стекло швырнёт мгновенный блик,

И окна станут множить блики…

Столбы, дорога, век, — безлики,

Мотоциклетный шлем безлик.

А мы как прежде — чик-чирик,

Сидим в своей стеклянной Трое,

Но будет действие второе,

И Шлиман сроет Гиссарлык;

Раскопщики подымут крик,

Когда он что-то там отроет —

Ахиллов шлем? Да нет, пустое:

Мотоциклетный шлем безлик…

Что тут поделаешь, старик?

Ты ошибёшься непременно,

Ну, кто Парис, а кто Елена?

Мотоциклетный шлем безлик.

60.

СНЕГ В ПАРИЖЕ

М. Розановой-Синявской

Ночным десантом, саранчой,

Над каждой лужей,

Над Эйфелевой каланчой, над углем кружев,

На зеркала, на фонари в ночи речистой,

Белея падали в Париж

Парашютисты,

И возле каждого кафе

Заложниц брали,

В чертовок превращая фей, чтобы не врали…

Снег предлагал антистриптиз,

Привычки руша,

Ломился чистотою риз

В чужие души.

Он верил только сам себе —

О, как бесстыже

Хозяйничал в чужой судьбе

Тот снег в Париже!

Рябил чернильный сон воды,

Бродил садами,

Морозил груди и зады в кинорекламе,

Как пьяный гангстер ослеплял автомобили,

Химерам пасти залеплял, чтобы не выли…

Хоть час — да мой! Хоть до зари грязь будет белой!

И старым липам в Тюильри причёски делал.

Людовик, бронзовый старик, не веря в утро,

Надменно пудрил свой парик неверной пудрой,

А завтра — завтра хоть потоп

Всё к чёрту слижет,

Зато сегодня он…

Зато…

Он — снег в Париже!

Снег, сотрясатель бытия афиш и спален,

Он был мой брат,

Он был как я, парадоксален,

Как знак 13 на часах,

Как в Ницце — лыжи,

Как хиппи в Муромских лесах,

Как… снег в Париже.

61.

Три обезьяньих божества

Прикованы к одной цепи.

В ночи, когда молчит трава,

Смотри — на цепь не наступи!

Они висят к стене спиной.

Вот этот глух, а этот слеп,

А этот нем. А за стеной —

Мир гулок, светел и нелеп…

Лес шевелился, как вампир,

Река брела своей тропой,

Глухой глядел сквозь чёрный мир,

И слушал тишину слепой,

Их деревянный мир был пуст,

Но было что-то вне его…

И не отняв руки от уст,

Молчало третье божество.

И только цепь была виной,

Что этот глух, а этот слеп,

А этот нем, а за стеной

Мир гулок, светел и нелеп.

Но лопнула однажды цепь —

Немой по-прежнему молчал,

И только тот, который слеп,

В ночи от ужаса кричал,

Но не слыхал его глухой,

И тихо плакал третий бог:

Он — зрячий, чуткий, но немой —

Всё знал, и высказать не мог…

62.

ФУГА

Памяти А. Галича

А скрипка вопит в переходах метро,

Играет венгерку мальчишка лохматый,

И в шапку — чуть брякнув — то зло, то добро,

То смерть, то любовь, то взгляд виноватый.

И плачет смычок в лабиринтах подземки,

О чём-то никчёмном ещё беспокоясь,

Когда по кольцу, пяля жёлтые зенки,

Забыв остановки, — взбесившийся поезд…

И каждые, каждые сорок минут

Вся серия станций опять повторится,

Всё в том же порядке, те самые лица,

И те же стоп-краны бессмысленно рвут;

Кольцо — без концов. Состраданье — старо.

Ни улиц, ни смеха, ни ветра, ни горя —

Есть просто взбесившийся поезд метро

И вовсе за ним никаких аллегорий.

И скрипка вопит в переходах метро,

Вопит, как болотные выпи в России.

Не жилы воловьи, а нервы людские

Кричат, как расплавленное серебро!

Тот белый смычок в перехлёстах реклам

Их наглого крика и мельче, и тише —

Тебя не раздавят, но и… не услышат,

Хоть руку смычком распили пополам!

А поезд несётся всё тем же маршрутом,

И некому — стрелку… Ну, хоть бы в тупик!

И кто-то не хочет, а кто-то привык,

И плечи одеты, и души обуты.

Там, сверху, — дома, магазины, бюро…

Где — сверху? Нет верха: там тоже подполье.

Ты свыкся, ты смялся с навязанной ролью.

А скрипка вопит в переходах метро!

О, нет, не устанут цыганские струны,

Корявые луны и ветер ничей!

В афишном удушье бессмысленно юны

Лесные перуны басовых ключей,