Василий Бетаки - За полвека

Из книги" ЗАМЫКАНИЕ ВРЕМЕНИ"

(1963–1971, Les Editeurs Réunis Paris, 1974)

Мы целовались там, где негде сплюнуть,

Где нечем жить — мы жизнию клялись.

Павел Антокольский.

1.

Опять сведённых жаждой губ

Дрожащие углы.

На каждом новом берегу

Сжигаешь корабли.

Кострами прежними спина

Давно опалена,

Но неоткрытая страна

Опять зрачкам нужна.

И обойдя вокруг Земли,

В какой-нибудь из дней,

Наткнёшься вдруг на горсть золы

От первых кораблей.

2.

Бунтует парк!

О, как всесильна

Его глубинная душа,

Сухой и колкой снежной пылью

Проспект неоновый глуша,

Чтоб страхом замутились фары,

Чтоб покосилось изнутри

Самодовольство тротуаров,

Самонадеянность витрин.

И вот —

Как белый тигр,

Как доблесть,

Как возмущение аллей,

Врывается метельный отблеск

В бездушье ртутных фонарей

И крутит яростные сальто,

Ограды чёрные грызя,

Непогрешимости асфальта

Ветвями тонкими грозя!

3.

И крылья яхты под дождём

Мокры,

И молча в листьях мокнут

острова.

Вдали окно слилось с окном.

Костры?

Насторожились окна и слова.

У фонарей глотает спектры

Мрак.

Асфальт и фары на проспектах —

Лак!

Канат, как мокрая змея.

Причал.

Зачем ты хочешь, чтоб и я

Молчал?

1967 г.

4.

Жалейте мокрые заборы,

Чернеющие над снегами,

Когда ветра в апрельском гаме

Их мелким осыпают сором…

Жалейте мокрые заборы —

У них ведь лужи под ногами!

В распутицу, в сырую талость

Вдали, как в небе, два-три дома,

Да две ветлы — такая малость! -

Торчат над сизым окоёмом,

Чернеют, позабыв о сини,

Над серым месивом дорог.

Жалейте мокрую Россию —

Забор — и раб её, и бог.

5.

СЛЕДЫ НА СНЕГУ

Псков

…И снег на площади — бумага.

Условны чёрточки людей.

А там — всего-то два-три шага

От освещённых площадей,

И вот — Приказная Палата

С огромным в темноте крыльцом,

И в эту темноту куда-то

Углом врезающийся Кром.

Он непомерно вертикален,

А две замёрзшие реки

Лежат и сходятся в провале,

Где снег летит на огоньки.

В ночи от Троицкой громады

До двух мостов — по триста лет…

Тут Арсенал. Обрыв от сада.

Глубокий снег. Глубокий след.

На три или четыре века

Нас — только трое: я, да ночь,

Да ветер, падающий в реку,

Чтобы смолчать и не помочь.

А за рекой Козьма с Демьяном

Грозят бунтарским куполком,

И звонниц чёрные прораны

Бредут по снегу босиком.

От них до той кинорекламы

Пятьсот шагов да триста лет,

Ворот вневременная рама,

Глубокий снег, глубокий след

6.

В небе летнем, старинном

И почти что пустом

Резко вздыблены спины

Разведённых мостов,

И нежданный, как лебедь

Над Невой не согретой,

В фиолетовом небе

Силуэт минаретов.

Над гранитами призрак

Бухары бирюзовой,

Азиатским капризом

В сон Европы суровой —

Словно в "Аве, Мария"

Влился клич "Бисмилла",

Полумесяцем крылья

Изогнув у орла,

Словно небо кусая,

Две змеи над Невой,

Встали рядом, касаясь

Облаков головой,

И у каждой по телу

Пляшет ромбов мираж…

И молчит опустелый

Петропавловский пляж.

7.

КАФЕ НА ОКРАИНЕ

В.Т.

Кафе на окраине.

Лёгкие стены стеклянны.

Глядимся в их синь, в марсианские телеэкраны,

Пропав, потерявшись, попав на другую планету,

В чужие кварталы, которых почти ещё нету,

Оттуда, где каждый трамвай, фамильярно мигая,

Раззвонит, что видел вдвоём нас во встречном трамвае…

Кафе на окраине. В солнечном отсвете медном

Мы смотрим, где сесть, на мгновенье у входа помедлив,

И люди, глаза оторвав от тарелок и рюмок,

Глядят на тебя, и светает в их лицах угрюмых.

Свой мир принесли мы туда, где никто нас не знает,

Где впору поверить, что это — планета иная,

И радостно-редки мгновенья таких эмиграций —

Ведь чудом, случайно, сюда довелось нам забраться

Оттуда, где люди и кони, дворцы и колонны

Незыблемы, каменны, бронзовы, определённы —

Сюда, где всё спутано, смешано, несоразмерно,

Где сверху на избы уставились стёкла модерна.

Кафе на окраине.

За легкими шторами — краны,

А дальше — калитка скрипит, и в окошках герани,

И этой девчонке недолго уже остаётся

Ходить с коромыслом к замшелому срубу колодца.

И всё-таки жаль тополиную улицу эту,

Как жаль вдруг открытую нами чужую планету…

Забор да скамейка сосновая…

Что это? Кони?

Не Аничков мост ли их выслал за нами в погоню?

Укрой нас, наш друг неожиданный, тайный, случайный —

Деревня в кольце небоскрёбов, кафе на окраине.

1966 г.

8.

Вечерами в переполненном трамвае

Зыбкий контур отражённого лица,

От вагонного стекла не отставая,

Так и движется сквозь город до кольца.

Там во тьме — черты пикассовой голубки,

Бровь одна — чуть-чуть сильней подведена,

Рыжий свитер над квадратом белой юбки

В полуметре от вагонного окна.

Так прозрачно неподвижное движенье,

Только алым озаряются зрачки —

Это с ними совместились на мгновенье

Обгоняющей машины огоньки.

Сквозь мельканье стёкол встречного трамвая,

Как сквозь движущийся сгусток пустоты,

В вечер, в город, пролетая, проницая,

Невредима эта хрупкость красоты.

Слишком зыбко. Невесомо. Нереально.

В полуметре от летящего стекла

Так спокойна и немыслимо печальна

По чертам лица струящаяся мгла —

Потому что свет в вагоне слишком плотен,

Чтобы так, не улыбаясь, не скорбя…

То ли город за окном наоборотен,

То ли я, в него глядящий сквозь тебя?

9.

Август был самодержавен и ленив,

И сады его устали от корон,

Он просил осенней ржави и любви,

Разморённой горькой ивовой корой.

Жёлтый пляж глотал фламандские тела,

И дыханье заменяло разговор —

Ты рукой большой и мягкой мне дала

Переполненный закатом помидор…

10 — 12.

ТРИ ЗИМНИХ ЭТЮДА

1.

Стеклянный вечер на снегу

Лежит, и лень ему подняться,

Как он сумел так распластаться,

Стеклянный вечер на снегу?

По скользкой улице бегу

В толпе витринных иллюстраций,

Стеклянный вечер на снегу

Лежит, и лень ему подняться.

2.

На льду тончайший слой воды,

И окна кинулись в пруды,

И зажелтели подо мной

Семиэтажной глубиной,

Как будто в землю город врос,

Зеркально симметричный нам,

И конькобежец — как Христос —

По окнам, крышам, фонарям…

3.

Вот так остановиться и смотреть

На фонари, проталины и окна,

То вверх, то вниз, пока душа на треть

В хрустящей оттепели не размокла,

Глазеть на ветви тополей нагих,

На серый снег, на белые карнизы,

Потом прийти домой — и этот стих

Останется навеки не дописан…

13.

Вот и полночь.

Поэму опять дописать не удастся.

Световое пятно, круг от лампы дрожит на столе,

Серый мрак отгоняя от круглых границ государства,

Где живут все поэты, с какими дружу на земле.

Байрон прыгнул в окно. Он сегодня в халате и феске.

С ятаганом, кривым, как смешок, он присел в стороне.

Вальтер Скотт, в кресло бухнувшись,

чуть не сорвал занавески,

Киплинг справился по телефону — зайти ли ко мне.

Вдруг обои на стенке меняют рисунок и тему:

Проявляется денди с увядшим цветком на груди,

Пальцы тонкие в перстнях отодвигают поэму —

Это пьяный Эдгар хмуро требует: "Переводи!"

Осторожно Шеко постучит, извинится, что поздно…

Он — реальный.

Он снимет пальто, не заметив других.

Сядем чай пить на кухне.

За окнами будет морозно.

И Шеко напоёт мне персидский отточенный стих.