Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

1989

Река задвигалась, пошла Москва-река,И я проснулся в колыбели:Дома и клены, лица, облакаВращались надо мной и пели.Но вдруг игрушка выпала из рук —Земля! И я вгляделся удивленно:Как страшно! Обрывался каждый круг —Жизнь дома, матери, жизнь облака и клена!– Но вновь заснул. И только преступивПределы зренья, смутно стал гадать я:В земле ли скрылся слышный мне мотивИли упал в небесные объятья?Меня иное зренье увелоТуда, где Лик неотделим от Слова:И мать глядела, дерево цвело,И дом стоял средь облака живого!Нам верх и низ неведомы, покаВ суставы времени мы не врастаем,Но небо движется – Москва-река,И ждет, пока мы в облаке растаем...

Клен запахнул полу тумана: так знобит,Что избам и втроем под небом не согреться.Но если человек рожден, чтоб был убит, —Зачем цветным стеклом блестят окошки детства?Зачем, умудрены от вещих снов, встаемВ осенних юных сил живительную сырость,Коль избам не тепло под небом и втроем?Зачем пропел петух, ворвавшись в то, что снилось?Зачем, бесхлебно-худ, по-костромски смешон,Высокомерный дух на русском ЛанселотеСпешит остановить вращающийся сон?Он виснет на крыле, оторванный от плоти!Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит,Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же?Ведь если человек рожден, чтоб был убит, —Трем избам не заснуть и не согреться даже...Из трех берез, растущих на опушке,Мне средняя милей.Нет, не вина – воды налейИ поднеси в жестяной кружке.Дай причаститься сей земле,Покуда день, покуда лето.Пусть славится богиня из Милета,А мы с тобой и так навеселе!Из трех дорог – трех проводов гудящих —Мне средний путь милей.Живительно-зеленый, терпкий клейПо жилам струн течет все слаще,Вот облака сияющий ковчежецДомчался к нам, как дар Океанид.Пусть славится дельфийский Стреловержец,А нас вода сильней вина пьянит!Стоит над нами выдох ОкеанаВ высоком ветре эллинских времен,Как мачтовой сосной проколотый лимон,Сочится солнце на поляну.Три возраста судьба на выбор предлагает,Но средний мне милей.Нет, не вина, воды налей:Она не гасит – зажигает.Забыв про цель, мир движется по кругу,Жарой ритмической пленен.И мы, как высший дар, в сей день даны друг другуПо воле облаков, по прихоти времен!..

1990

Проходя по зимней деревне,Я услышал ночью печальнойГолос поэзии древней И изначальной.Это деревья звенелиОбледенелые, этоРасстоянья длиннееСтановились к рассвету,А секунды – короче.И, на локоть от взрыда,Звезд монгольские очиМлели полуоткрыто.Это ранней юности сполох,Говорящих снегов острова,И томами падали с полокЛьда пластинки, крошась на слова.Раздвигая сумрака зарослиИ до первых еще петухов,Так деревни лицо прорезалось,Удивленной звучаньем стихов.

1990

Дом

Даже в детстве, где августа внешностьПросветлялась, неся благодать,Я не знал, что мой дом – Бесконечность,Я не мог, я не смел это знать.Я-то думал, что дом мой – древесный,От крыльца до конька мне знаком,И Луна в него входит невестой,Солнце входит в него женихом.Ну, а то, что ни разу их светыНе сходились на свадебный пир,Было разве что лишней приметой,Сколь насмешлив забывчивый мир.Ну, а позже философы, с пенойУ пастей, мне кричали: «Дурак,Полагайся на плотские стены,Ведь за ними – молчанье и мрак.»Я же знал: то, что мыслит и веетИ во сне называется «мной»,Пред палаткой из кожи имеетПреимущество света пред тьмой.Но и в юности, чья быстротечностьЛистопадам сентябрьским сродни,Я не знал, что мой дом – Бесконечность,И что ею полны мои дни,И все то, что уже наступило,И все то, что еще не сбылось, —Балки страсти, свободы стропила, —Божьим взглядом прошиты насквозь!

1990

Истина находится в середине,Как фитиль горящий посреди свечки,Но душа догорает на треснувшей льдинеПосреди безымянной, безумной речки.Истина находится в сердцевине,Как поля пшеничные – внутри зерна,Но тело вращается в бешеной лавинеВодопада времени – беспробудного сна.Мыслью блуждающей, раненой кожейИщет забывшийся, алчет АдамВнутрь отверзаемое Царство БожьеПо мертвецов незабвенных следам.Сеяли след и ступни и подошвы,Даже копыт отпечатки на льду...– Полно, опомнись, где ищешь – найдешь ли?Он, умирая: – Жив буду, найду.Стал я мыслить светло и прямо —Что ж, бывает, подкатит блажь.Вдруг – стучатся в оконную раму:Кто посмел? На третий этаж?!То, презрев прямизны критерий —Забулдыга, повеса, враль,Заломив котелок метели,Старомодный гуляет Февраль.Вырожденец из рода Феба,Он не терпит прямых углов,Скособочилось, гнется небо,Волоча переулков улов,И смещенно, смешно и остроНаклонившись на пятьдесят,Старый двор – стратегический островПринимает пурги десант.Стук условный кровного друга —Он на улицу, как домой,Звал меня в завихренье кругаС озаренной дороги прямой.И, хоть я только что повенчалсяС Музой Чисел, как циркуль, стальнойЯ на встречу, все бросив, помчался,Только двери вскричали за мной,Строгий брак променявшим на шалостьПозабывшим накинуть пальто:Холод бил по щекам, но затоМуза Отрочества возвращалась,Муза радостных строк: Эрато!..

1990

Сеньоры, о, какую каруСей флорентиец заслужил?Дадим, дадим ему гитару,Чьи струны из воловьих жил!За то, что он не по канону,Не вняв словам святых отцов,Изобразил в ките – Иону,В Эдеме – голых молодцовПод видом ангелов, без трона —Христа, блаженных – без венцов,Заставим петь, как в годы юныОн, что ни день, влюблялся вновь,Как этот голос, эти струныЛюбимым горячили кровь,Как роща мая в час полночныйВнимала стонам молодымВ той жизни светлой и порочной...Гитару старцу подадим!Пусть он расскажет нам, откудаНа фресках, в красках и лучахГуб человеческое чудо,Желанье в ангельских очах?Так властно смотрит гость небесный,Что оторваться нету сил, —Чей облик, страстный и прелестный,Художник ныне воскресил?Да, пусть он пеньем нам ответит,Святой, безумец, еретик:Чей свет ему доселе светит?Чей голос в сердце не затих?...

1990

Глаз краснеющей ярости, ханский белок,О востока растопленный гул!Торопливый ковыль: Тохтамыш, Тоголок,Гневной влаги глотки: Токтогул.Кочевая, чужая, скользящая жизнь,Ядовитого лезвия лесть.Без терзаний, без жалости, без укоризн,Без остатка прими все, как есть.Вторглись орд безбородых лихие стрелкиВ земледелия вольный предел,Скрыли воды недвижные Леты-рекиТех, кто тихой свободы хотел.Это плоти восстание против души,Деву в поле догнавший монах!На рассвете в тумане коньки-крепыши,Как младенцы в тугих пеленах.Кочевая, чужая и близкая жизнь,Зелье страсти в кипящем котле!Только в оба смотри, только крепче держисьВ конским потом пропахшем седле!– Ряженые! Ряженые!– Зимняя Луна.Ходят напомаженные,Просят у окна.На плечах у ночи– Праздник на селе: Светят очи волчьи,Бык навеселе.Хрюкают и лают,Квакают, свистят...Что они желают?Что они хотят?...Гулкий голос бычийГоворит с тоскою:– Дайте нам обличьеПрежнее, людское,Души наши стерты,Сгублены тела,И зверины мордыНам Луна дала...Нынче всюду праздник,Нынче счастья просят:Облик безобразныйМы хотим отбросить,Сердцем убедиться,Что Звезда права, —Заново родиться Вполночь Рождества...– Молвите, а вы-тоКем на свете были?Властью ли убиты,Иль себя убили?С небом ли знакомы,Аду ли дружки?Почему вы кони,Почему быки?...– Нету, нет ответа,Крепче дверь закрой,И все меньше света,И все громче вой.– Ряженые! Ряженые! —Зимняя Луна.Ходят напомаженные,Просят у окна.

VIII

ИЗ КНИГИ «ПОД ЯБЛОНЕЙ» (1991–1996 гг.)

Я, родившийся под яблонейС блеском лиственным в глазах,Осененный чудом, явленнымТридцать пять веков назад,Вовлеченный в удивлениеК чуду первому тому,Неспособный к одолениюТьмы, но опознавший тьму,Как жилище Бога тайноеНад огнем вверху горы(А внизу – веков шатрыЖдали, затаив дыхание), —Я не сторож миру здешнему,Не хозяин, не слуга(Чуть кивнешь росточку вешнему,Глядь – желты уже луга), —Я не странник и не гость его,Не толмач его речей(Только птица слова пестрогоИ щебечет на плече), —Я не с притчей, не с загадкою,Не полынь во мне, не мед,Я – оттуда – с вестью краткою...Только кто ее поймет?Только в книге будет набрано(Взоры мимо строк скользят):«Я, родившийся под яблонейТридцать пять веков назад...»

1991