Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Дмитрий Щедровицкий

Из восьми книг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Задача предисловия, по-видимому, в том, чтобы задержать читателя, помешать ему свободно войти в книгу. Незавидная роль!

Поэтому – как можно короче: стихотворения Дмитрия Щедровицкого хочется перечитывать. Но ведь это и значит, что они – поэзия. Только поэзия – мир, где в отличие от всех прочих миров можно дважды войти в одну и ту же реку. Потому что слова поэзии преодолевают время. В стихах Щедровицкого главное то, что они подчиняют себе время, обезвреживают его коварство и способность губить. И поэтому в его словах можно услышать Слово.

Я уверен, что этим стихам суждено торжествовать над временем.

М. В. Панов

I

ИЗ КНИГИ «АНГЕЛ СООТВЕТСТВИЙ» (1972–1973 гг.)

Как самоцелью и судьбой сонат,Как в сон глубокий,Сквозные зданья снежные звенятНа солнцепеке.Преображенный переходит в боль —И виден лучше,Когда так сладко редок лист любойВ осенней гуще.И в небольшие эти городаУйду на треть я,Неразличимый от кусочков льда,От междометья...

1972

Подрезанное дерево – диковинный светильник,Березы – только вышиты, судьба – совсем с иголки.Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,И светятся раскрытые ворота на пригорке.Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,В глотанье глины – голоса разломанной недели,Из глуби запаха болот – из кислого, косого —Зовут белесо. Не поймешь – ликуют ли, в беде ли.И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,В воде сияют под травой невиданные лики...Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:Идти придется до утра – темно стучать в калитки.

1972

Над умами, полными товара,Над душой, площадной со стыда,Городов холмистая тиара,Непобитый козырь – Амстердам.И один среди двухсот владельцевДыр в холмах и лучших в море местЖаждет в небо бурое вглядеться —И узреть из туч проросший перст.

1972

Со смертью Али прекратились потоки,И падали звезды, вопя о пощаде,Вздымались низины, померкли пророки —И вспыхнуло небо, с землею в разладе.Но молвил Али о таинственном нищем,Что явится ночью за царственным телом,И брошен был труп на тележное днище,И выли колеса в саду оголтелом.Плоды опадали и лезли из кожи,Но следом разгневанный вышел потомок,И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,Взмахнув над возницей мечом средь потемок.И нищий откинул с чела покрывало:Открывший лицо пролетавшей комете —Али улыбался... И как не бывалоНи лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.

1972

Ночь содрогнулась приближеньем боли,Плоды пространства страхом налиты,Звезд оскуденье слышимо сквозь голыйИ зримый голос пустоты.Толпой созвездий густо замираяУ входа в суженный зрачок,Отягощенный свет взывает: «Равви!Я в этой тьме один, как светлячок».

1973

Кого ты встретил,Кого ты видел возле грушевой горы,Кто с нами третий,Кто двери лета затворенные открыл,Кому все этиДубы и клены многоярусной игры,Кто чище смертиОделся в тогу аистиных сладких крыл?...

1973

К небосводу багрового гневаОбратился приземистый лик:За окном собирались деревья,Я поклоном приветствовал их.– Что нам делать, стропила вселенной,Колоколенок птичьих столбы,Коль в подлунном наследном именьеМы – клейменные страхом рабы?– Препояшемся бранной листвоюИ на пилы пойдем напролом,Если Темный воссядет главоюЗа медовым гудящим столом.Нам известны хоромы и клети,Мы в любое глядели окно.Лишь молчавшим в теченье столетийНа Суде будет слово дано.

1973

– Для чего ты звенишь, шелестишь,Дал истоки звучаниям разным,Разве ты соловей или чиж,Что тревожишь нас голосом праздным?– Что мне делать?При жизни со мнойГоворили лишь стоном и ревом,И пред самой кончиной, весной,Только клен перекинулся словом.

1973

Ты – болот и трясин колонист —Пренебрег водопадом гортанным.Рукавом от чудес заслонись,Ослепленный ирландским преданьем:Как оделись в печаль доголаИ тела их оленьи, и лица,Как из лука выходит стрела,Будто слово из уст прозорливца,Как зеленый пронзен средь полей,Как в огонь увлекает багровый,Как настигнутый синий оленьЗакрывает надмирную кровлю,О зверье застывающих чащВозвещая серебряным горном,Расстилая светящийся плащВ дольнем мире и в Имени горнем.

1973

II

ИЗ КНИГИ «КЛЕНОВЫЙ КЛАН» (1974–1976 гг.)

О, не летавший вовсе не жил,И ждет бурлящая смола,Иль холод ждет его.Но где же Душа осуждена былаЛетающая? Даже реже,Чем в глаз вонзается игла, —Случится то, что сСилой Зла Произошло.Недвижны межиМеж тварью, что во тьме ползла —И той, что дни считала те же,Раскинутые веси нежаПод перекладиной крыла:Такая, лишь смежила вежды, —Из тьмы в нетленье перешла.Простором медленного взлетаИ ты, погибший, одарен:Тебя носил счастливый сонИз края в край, в ночах без счета,И обо всем земном заботыТы оставлял внизу, лишенТелесной тягостной дремоты.Но был убит однажды кто-тоТобой, и жил на свете онЛишь день. Ты вышел на охоту,Бежал и медлил, ослепленТой полнотой ожившей ноты,Тем бытием двойного счета,Каким убийца наделен...Бессрочно, как подруга Лота,К вине соленой пригвожден, —Как склеп под слоем позолоты,Ты канешь в темный Аваддон!..

1974

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,Встречались зимою – и было теплей,Мостами легли, берегли перепутья,Ловили с обрыва, скрывали в дупле.И слух, оглушенный первичной виною,Очистился жертвой раскинутых рукВеликих деревьев, увиденных мноюВ садах городских, и во сне, и в жару.Приближу к губам умолкающим палец —И слышу, как бодрствует в мире ветла,В молчанье зеркальной горой рассыпаясьИ Бога святя в сердцевине ствола.

1974

стихи

– Зачем бегут в чужие страныИз теплой памяти жилой?– В ее ворота гроздью пьянойПрирода смотрит тяжело —И шепчет: «Я тебя разрушу,Но сохраню твои слова».– И им не терпится наружу,Туда, где речь всегда жива.

1974

Без ветра я не вижу. Это онНесет навстречу полдень и размеры —Всех ароматов тайный эталон,Рождающий в невидимое веру.Едва к незримой скважине прильну,Я слышу: он, подобно пьющей лани,Подталкивает мелкую волнуИз глубины в каналы обонянья.Фигуры возникают к сентябрюИзбытых судеб – поредевшей бронзы,И я на них сквозь изгородь смотрю,Особенно – когда темно и поздно.

1974

В нотных и высоких классах птичьихПо опавшим и плывущим днямУдивленных учат безразличьюОблака, к безумию клоня.Ветер – неуемный сборщик дани —Обегает сеть начальных школ.У калитки ждет похолоданьеИ уводит в прошлое пешком.Все, что летом вслушаться мешаетИ по зренью бьет, как футболист —Отлетает, как настольный шарик,Этикетка и осенний лист.

1974

И если вырваны страницыИз древней красочной Псалтири —Вовек никто не усомнится,Что царь Давид играл на лире,Вернее – на библейской арфе,Но лира – символ вдохновенья.Плетется ветер в старом шарфе,Лиловом от ночного треньяИ ставшем гроздьями сирени.Он кашляет, закутав горло,Едва ступает на прохладе,То рассыпается прогоркло,То снова собран, жизни ради,Как слезы стынут на тетради.Итак, никто не усомнится,Что лучшим в мире был художник,Хотя закапаны страницы,Заглавные заснули птицы,И надписей не стало должных.И по оставшимся деревьямЯ очертанья рук живыеУгадываю, чтобы с левымНе путать правое, с припевом:«Так жили люди Ниневии» —И чтобы дни сторожевыеПрошли, не опаляя гневом.Иначе шаг ко мне направятСуду покорные микробы,И духи поднебесной злобыКлеймо непоправимой пробыНа серебре моем поставят.

1975

И эту птицу к ветке жгучейПритянет сад —Я понял это много лучше,Чем век назад.Тогда от молний ложной вестиЯ принял гром,Что смысл – во всех растеньях вместе,А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.Но сны сошлись —И стал виновен я в наветеНа каждый лист,

И взором юного астрологаК стеблям приник,Когда услышал: «Стань надолгоОдним из них».

И я спускался. Было скользкоСреди червонных гнезд —И их стада встречало войскоПодземных звезд.

Я слышал: буква убивает...А вот – онаИ под землей растет, живая,Любви полна.

1975