Александр Галин - Парад
Карина. Что ни скажу – всё не так! (Скворцову.) У нас был перформанс, мы пробовали себя в акционном искусстве.
Скворцов (перебил). В искусстве? Почему одета не по форме?! В полиции у женщин своя форма, им юбки положены. Панталонес снять!
Лариса. Николай Викторыч, ну хватит всех разыгрывать.
Марина. Я не врубилась: что за панталонес?
Скворцов (Марине). Лейтенант, я разговариваю со старшим по званию. (Кричит.) Пасть закрой!
Виктор. Батя, у тебя тоже перформанс?
Лариса. Господи, Коля, хватит так шутить, я сказала. Не пугай девочек.
Скворцов. Молчать всем! Старший по званию сейчас говорит! (Карине.) Ты чего смеёшься, капитан?
Карина (смеётся). Не знаю…
Скворцов. Что за искусство?
Карина. Я сказала: перформанс. Мы с Мариной должны были символизировать насилие власти над человеческой личностью. Мы избивали Долорес дубинками, потому что он не выпускал из рук Витю…
Скворцов. В каком смысле не выпускал?
Марина. Витя… ну он как бы символизировал собой флаг нашего движения.
Скворцов (Марине). А ты что символизируешь?
Марина. А что, не понятно?
Карина. Марина, ну, может, действительно это трудно понять. И вообще, в городе карнавал, а мы с этим перформансом. Это всё равно как позвать на свадьбу похоронный оркестр: люди счастливы, хотят веселиться – а мы каких-то узурпаторов изображаем. Если честно – ты не обижайся, пожалуйста, – Николай Викторыч вообще, по-моему, первый, кто на нас сегодня внимание обратил.
Скворцов. Ларис, ну прошу, принеси… у меня уже с этой стороны ухо не слышит. Капитан, ты можешь перейти к другому уху?
Карина. Могу. (Громко.) Я хотела сказать, вы невольно довольно точно обозначили проблему.
Скворцов. Моя проблема в минибаре. Ларис…
Лариса (мужу). А я на оба уха не слышу! (Спасая ситуацию.) Кариночка, это очень интересный разговор. Мне провокативное искусство не близко. Я принимаю весь его пафос, конечно, оно направлено против тоталитаризма, – но мне кажется, что зрелище, невольно вынуждающее человека становиться зрителем и соучастником, тоже в чём-то тоталитарно. Нельзя никого принуждать. Я актриса, я понимаю, что в театр люди приходят по своей воле, их никто не принуждает на меня смотреть. Вот я об этом, о принуждении…
Скворцов. Ларис… сходи, там в таких чекушках…
Лариса (мужу). Я могу закончить мысль?!
Марина. Лариса, я не поняла, вы предлагаете нам билеты продавать?
Лариса. Да нет. Мне однажды режиссёр придумал идиотскую мизансцену: спуститься в зал и сесть к зрителю, мужику, на колени. Я играла женщину без предрассудков. Зритель, естественно, ничего не подозревал. На первом спектакле, слава богу, попался такой зажатый, стеснительный дядька, а на следующем достался – этакий креакл. Я к нему присела, кокетливо чубчик ему распушила, хотела встать… Извините! Не тут-то было. Он, не при муже будет сказано, держит меня за задницу, довольно крепко, и не отпускает. Зрители смотрят, думают, что так и задумано. Я ему шепчу: «Пожалуйста, отпустите меня!» – он не отпускает, и вижу: глаз у него злой, умный… всё мужик понимает – просто решил меня проучить. А мне на сцену пора, артисты там окаменели, стоят не знают, что делать… Всё остановилось, зрители уже ржут… Прибежал администратор… Короче, кончилось тем, что Николай Викторыч примчался из буфета, они сцепились… Это был ужас! Муж – главный спонсор театра… Вызвали охрану, этого зрителя стали выводить… И зал встал на его сторону, начал протестовать…
Марина. Гениально! Человек поднял людей! Нам сегодня не хватало нашего зрителя. Карина, ты представить себе не можешь, как бы это всё прозвучало, если бы мы то же самое показали в Москве, – нас бы сразу повязали! Нас бы волокли по земле, в тебя бы плевали!
Карина. Если честно, я бы не хотела, чтобы в меня плевали.
Марина. Да?! Ну значит, можешь просто постоять помахать плакатиком, выложить фотку в сети – и получить полтора лайка… А если тебя будут за волосы тащить и ты будешь визжать от боли – ты в топе. Я не фанатка чужого слюноотделения, но такое время: или о тебе знают, или ты сидишь дома на диване и думаешь, как защитить себя от чужих бактерий.
Лариса. Смотрите, какой получился интересный разговор. Девочки, Николай Викторыч вас принял за настоящих полицейских – это большой успех.
Скворцов. Я пульке принял, а то бы я тоже плюнул.
Карина (смеётся). Этого Марине как раз и не хватало.
Марина. Ну я же вижу: наш человек.
Скворцов. Я бы и по роже дал… Жаль, лейтенант, я к тебе подойти не могу…
Виктор (решительно перебивает отца). Девочки, вы хотели душ принять? Я маме сказал.
Лариса (торопливо). Да-да, идёмте, девочки. Я там в ванной всё уже вам приготовила.
Карина (Ларисе). Вы извините, у нас в гостинице душ один на всех, в коридоре.
Лариса. Господи, какие проблемы… Мужчины, мы вас оставим.
Девушки идут с балкона, Лариса – следом. Выходя, повернулась к мужу, гневно на него посмотрела.
Скворцов. Ну что, Виктор? Дровосекам ты помог – помоги отцу-инвалиду, принеси шампанское.
Виктор молча выходит, возвращается с маленькой бутылкой шампанского, открывает, наливает в стакан. Скворцов выпивает залпом.
Ну вот, слава богу, полегче.
Виктор. Папа, меня мама просила – просто умоляла – показать тебе этих девушек. Видимо, для того, чтобы ты им хамил. Как ты говорил с Долорес! Так в цивилизованных странах с людьми не говорят.
Скворцов. Значит так, сынок! Я за этот номер заплатил, и заплатил не хило, поэтому сейчас здесь – наша цивилизация. Плохая, отсталая – но наша. Я тебя просил смыть эту гадость – ты меня не услышал. Ты русский человек, твой предок был атаман уральского казачьего войска.
Виктор с усмешкой качает головой.
Скворцов. Ты не смейся.
Виктор. Папа, ты вспомни ещё что-нибудь… Что ты сказал Долорес? Что у тебя тут с ним было?
Скворцов. У меня ничего. А у тебя?
Виктор. Он мне только что позвонил, сказал, что в Россию со мной не поедет и переезжать ко мне тоже не будет.
Скворцов. А чего ты так переполошился? Я спросил его: что он от тебя хочет? – но внятного ответа не получил. Может, ты мне расскажешь?
Виктор. Пап, я никак не въеду: мы кого судим? Меня? Что ты как обвинитель?.. Или ты шутишь?
Скворцов. Что у тебя с этим пидорком? Давай, пока матери нет. Мне можешь признаться.
Виктор. Если ты про Долорес, то мы закончили разговор. Я пошёл.
Скворцов. Подожди… я тебя не догоню… Сынок, ты что, в голубые подался? Или, как тут говорят, – в геи?..
Молчание.
Ну что ты смотришь на меня? Не тебя тут судят и казнят, а меня. У меня другого сына нет.
Виктор. Когда французы депортировали цыган, мы с ребятами поехали в Париж. Из нас семерых только один был француз, остальные – «дети разных народов». Мы все ходили по Парижу в цыганской одежде. Два полицейских амбала волокли меня по земле, решив, что я цыган. Так что я – цыган, гей!..
Скворцов. Нет, сынку, гей у вас этот Ибарурри. А ты хуже гея: ты идейный стал. Придёт момент, ты отца на вилы поднимешь.
Виктор. Пап, ты бредишь? Про что ты? Какие «вилы»!.. Я тебя никогда таким не видел.
Скворцов. Я тебя тоже таким не видел. Я в твои годы в тюрьме сидел, и я там не закукарекал. Ты маленьким спрашивал, откуда у меня шрам на спине… Оттуда. На меня четверо навалились – я их зубами грыз! А там были волки – не чета этим, что там внизу сейчас хороводы водят. Мне хрен с ними, кто и как там друг с другом упражняется – пусть они ко мне не лезут!
Виктор. Кто к тебе лезет?!
Скворцов. Они залезли в твою жизнь: ты мой сын! Кто теперь твои друзья? Пидорок и эти две лесбиянки?.. Всё! Закончили лирику. Париж, Амстердам!.. Я денег на тебя не жалел, думал – на дело. Мать что-то про Париж говорила, но она мне про цыган не сказала. Вы обманывали меня. Все эти годы обманывали. А я вам верил. Я думал, ты выучишься, вернёшься, продолжишь моё дело. А оказывается, я инвестировал в «союз дровосеков». Да, на родине твоей живут, как ты тут процедил, люди не цивилизованные. Но какие есть – такие есть. Собирайся домой! А другу твоему я сказал: не надо ему к нам приезжать.
