Славомир Мрожек - Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Элеонора. Как ты помолодел, Стомил, я не узнаю тебя.
Стомил. Да, мы были молоды.
Элеонора. Стомил, что ты говоришь! Мы ничуть не постарели, ведь мы не предали свои идеалы! И сегодня тоже, все вперед, все вперед!
Стомил (без воодушевления). Ну да, разумеется.
Элеонора. Разве мы уступили предрассудкам? Условностям, сковывающим человечество? Разве мы не продолжаем бороться со старой эпохой? Разве мы не свободны?
Стомил. С какой старой?
Элеонора. Ну, с той. Не помнишь? Ты уже забыл, о чем мы говорили только что? Все эти путы, все эти заскорузлые оковы религии, морали, общества, искусства? Искусства, Стомил, прежде всего искусства!
Стомил. Да, да, конечно. А когда это было?
Элеонора. Сейчас, сейчас, подожди, дай сосчитать… мы поженились в тысяча девятьсот… минутку, не перебивай, Артур родился в тридцатом, нет, подожди… в сороковом…
Стомил. А, тогда… (подходит к зеркалу и проводит рукой по лицу).
Элеонора. Не мешай, у меня все перепуталось… (подсчитывает про себя, вполголоса, целиком в это погрузившись) тысяча девятьсот четырнадцать… тысяча девятьсот восемнадцать… Тысяча девятьсот двадцать два…
Стомил (перед зеркалом). Мы молоды, вечно молоды…
Артур. Отец прав.
Стомил. В чем я прав?
Артур. Всего этого уже нет. (Элеонора ходит по сцене, не в состоянии справиться с подсчетами. Продолжает считать.)
Стомил. Чего нет?
Артур. Этих уз, оков, темниц и так далее. К сожалению, нет.
Стомил. К сожалению? Ты сам не знаешь, что говоришь! Если бы ты жил в то время, ты бы знал, что мы сделали для тебя. Ты понятия не имеешь, какой тогда была жизнь. Разве ты знаешь, какую нужно было иметь смелость, чтобы начать танцевать танго? Разве ты знаешь, что только некоторые женщины были тогда падшими? Что тогда восторгались натуралистической живописью? Мещанским театром? Мещанский театр! Мерзость! А во время еды нельзя было держать локти на столе! Я помню манифестацию молодежи. Только в тысяча девятьсот каком-то самые смелые начали не уступать место старикам. Мы твердо завоевали себе эти права, и если сегодня ты делаешь с Бабушкой что хочешь, так это благодаря нам. Ты не отдаешь себе отчета, насколько ты нам обязан. И подумать только, что мы боролись только для того, чтобы создать тебе свободное будущее, которым ты теперь пренебрегаешь!
Артур. Ну и что вы создали? Этот бардак, где ничего не работает, потому что все позволено? Где нет ни правил, ни нарушений?
Стомил. Есть только один принцип: не стесняться и делать все, что хочешь. Каждый имеет право на личное счастье.
Элеонора. Стомил, вот, вот! Высчитала. Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом!
Стомил. Что?
Элеонора (сбитая с толку). Я уже забыла.
Артур. Вы отравили этой своей свободой поколение до вас и после вас. Посмотрите на Бабушку, у нее все в голове перемешалось. Разве вам это ни о чем не говорит?
Евгения. Я предчувствовала, что он опять будет ко мне приставать.
Стомил. Мама совершенно в порядке. Что ты имеешь в виду?
Артур. Ну, конечно. Разумеется, вас не трогает эта старческая разнузданность. Когда-то это была уважаемая, почтенная женщина. А теперь что? Покер с Эдиком!
Эдик. О, простите, иногда мы играем в бридж.
Артур. Я не к тебе обращаюсь, плебей.
Стомил. Каждый имеет право выбора, с кем и во что. В том числе и старики.
Артур. Это не право. Это моральное принуждение к аморальности.
Стомил. Ей-богу, я тебе удивляюсь, у тебя какие-то допотопные взгляды. Когда я был в твоем возрасте, мы всякий конформизм считали позором. Бунт! Только бунт имел для нас ценность!
Артур. Какую ценность?!
Стомил. Динамическую, то есть всегда позитивную, хотя бы и негативную. Что ты думаешь, что мы были только слепыми анархистами? Мы были также маршем в будущее, движением, действенным процессом. Бунт — это прогресс в потенциальной фазе. У нас тоже есть свои заслуги перед историей. Бунт — это фундамент, на котором прогресс строит свой храм. Чем больше размах бунта, тем шире строительство. И можешь мне поверить, это мы подготовили для вас стройплощадку.
Артур. Тогда откуда это недоразумение? Если вы тоже за конструкцию? Тогда не лучше ли вместе?
Стомил. Ничего подобного. Лучше выясним все сразу. Я лишь объективно описал нашу роль в истории, независимо от наших намерений. Мы всегда шли только своим путем. Но через отрицание всего, что было, мы пролагали путь в будущее!
Артур. Какое?
Стомил. Это уж меня не касается. Мое дело — выходить за пределы формы.
Артур. Значит, мы остаемся врагами.
Стомил. Зачем сразу так трагично? Достаточно, если ты перестанешь беспокоиться о принципах.
Элеонора. Я тоже удивляюсь, почему именно ты, такой молодой, обязательно хочешь иметь какие-то принципы? Всегда бывает наоборот.
Артур. Потому что я вхожу в жизнь. В какую жизнь я должен войти? Я должен сначала ее создать, чтобы было во что войти.
Стомил. Ты не хочешь быть современным? Ты, в твоем возрасте?
Артур. Вот именно современность! Наша Бабушка состарилась уже в мире, который вышел из нормы. В этой вашей современности Бабушка состарилась! Вы все стареете в современности.
Евгений. Я все-таки позволю тебе возразить: эти разные достижения… например, право носить короткие штаны… кондиционеры…
Артур. Вы бы, дядя, лучше молчали. Разве вы не видите, что уже ничего невозможно, поскольку возможно все. Ах, дядя, если бы вы этими штанами разрушали условность! Так нет, условность уже была уничтожена до вас. А впрочем, вы не виноваты, вы пришли на готовое. Все впустую!
Стомил. Чего же ты хочешь, традиций?
Артур. Порядка.
Стомил. Только и всего?
Артур. …И права на бунт.
Стомил. Так пожалуйста! Я тебя все время уговариваю: бунтуй!
Артур. Но разве вы не понимаете, что вы лишили меня последней возможности? Вы так долго были антиконформистами, что наконец рухнули последние нормы, против которых еще можно было бунтовать. Для меня вы уже не оставили ничего. Ничего! Отсутствие норм стало вашей нормой. А я могу бунтовать только против вас, то есть против вашей распущенности.
Стомил. Ну, пожалуйста, разве я тебе запрещаю?
Евгений. Давай, Артурчик, покажи им!
Элеонора. Может быть, вы в конце концов успокоитесь? Последнее время ты стал такой нервный… (Евгения подает Эдику знак. Они сходятся за спиной Артура и начинают тасовать карты.)
Артур (впадая в безразличие). Это невозможно.
Элеонора. Но почему?
Евгений. Мы все тебя просим.
Артур. Бунтовать против вас? А кто вы такие? Бесформенная масса, аморфное тело, разрушенный атомом мир, толпа без грани и конструкции, ваш мир уже нельзя даже уничтожить. Он сам расползся.
Стомил. Значит ли это, что мы уже ни к чему не пригодны?
Артур. Ни к чему.
Элеонора. А может быть, ты все-таки попробуешь?
Артур. Пробовать незачем, безнадежное дело. Вы ужасно терпимы.
Стомил. М-м, это действительно плохо. Я не хотел бы, чтобы он чувствовал себя таким опустошенным.
Элеонора (становится сзади Артура и гладит его по голове). Бедный Артурчик. Не думай, что сердце матери камень.
Евгений. Мы все тебя любим, Артурчик, и хотели бы что-нибудь для тебя сделать.
Евгения (Эдику). Пас!
Артур. Сделать уже ничего нельзя. Агитируете меня за антиконформизм, который сразу же становится конформизмом. С другой стороны, я не могу все время быть конформистом. Мне уже немало лет. Мои товарищи смеются надо мной.
Стомил. А искусство, Артур? А искусство?
Элеонора. Вот именно! Это я и хотела сказать.
Артур. Какое искусство?
Стомил. Искусство вообще! Я всю свою жизнь посвятил искусству. Искусство — это вечный бунт. Может быть, ты попробуешь?
Эдик. Бей, друг ситный!
Евгения. Ла-бу-ду-бу-ду да-буду-бах!
Артур. А, не морочь мне голову! Я хочу быть врачом.
Элеонора. Какой позор для семьи! А я мечтала, что ты будешь артистом. Когда я носила его во чреве, я бегала голая по лесу, распевая Баха. И все напрасно.
