Александр Гриценко - Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика

Люся. Твоя Яна меня замучила. Она, оказывается, ревнует тебя ко мне.

Александр. Ну, у неё есть перед тобой явное преимущество. Она в восемнадцать лет девственница притом, что очень красивая. Не утратила чистоту и духовную глубину.

Люся. Глубину? Мне Даша Полевая сказала, что она просто так себя ставит, а сама с шестнадцати лет уже шалавит.

Александр. Откуда Полевая-то знает – крыса?

Люся. Они обе из Краснодара.

Александр. Я этой крысе не верю.

Люся. Яна меня бесит!

Входит Катя, в руках у неё букет роз.

Люся. Кто тебе это подарил?

Катя. Ваня.

Александр. А как же Гусев?

Катя. Я просто цветы взяла. Не выкидывать же букет? Саша, вы опять намусорили. За вами уже Витя стал убираться. Если он добрый, то это не значит, что на нём можно ездить.

Александр. Ну вот, пристыдили.

Катя. Нет, я серьёзно.

Александр. Люся, давай посуду помоем.

Берут грязную посуду в тазике. Входит Витя.

Витя. Цветы. Мне?

Катя. Нет, это мне подарили.

Витя берёт букет, выбрасывает его в окно.

Катя. Витя, ты чего делаешь?!

Витя берёт её за руку, вытаскивает из комнаты.

Александр. Вот ведь любовь. У нас так же будет?

Люся. Не дай Бог!

Александр. Ты мне ребёнка родишь?

Люся. Потом. Если всё будет нормально.

Александр. Детка.

Сцена седьмая

Александр, Люся, Катя сидят на одной кровати.

Александр. Это вообще, за что на него столько несчастья навалилось?

Люся. Судьба.

Александр. Да, уж. Судьба. Она действительно существует. Только в этом нет ничего мистического. Судьба – это наше прошлое. Как бы там ни было, а прошлое должно быть у всех – это и есть судьба.

Люся. Я ничего не поняла, но это, видимо, что-то умное.

Катя. Я его боюсь теперь.

Александр. Учитель в Воронеже был его самым близким человеком. Всё одно к одному. Здоровый такой мужик был, бывший лётчик. Голос громовой. И умер в сорок четыре года. Инсульт. Странно. Теперь у Гусева нет ни одного близкого человека. Мы ему неблизкие.

Входит Витя.

Витя (мрачно). К вам покойник пришёл.

Александр. Ты пьяный, что ли? Ты же не пьёшь?

Витя. Я к врачу когда ходил, она мне говорила: «Я не понимаю, как вы здесь сидите такой спокойный, трезвый». Она очень меня жалеет.

Александр. Витя, успокойся.

Витя. Учителя моего убили. Он давно говорил, что его убить хотят. Отец меня на хрен послал, как узнал, что я больной. Он сказал, чтобы я вообще дома не показывался. Осёл! Наверно, боится за молодую жену. Я никому не нужен. Все на своей волне, все на своей волне. Никому ты, Витя, не нужен.

Александр. Хватит ныть! Достал уже! Ты что думаешь, тебе теперь все обязаны?!

Витя. Ты мне так не говори, Санёк. Ясно?!

Александр. Хватит ныть. Витя, я понимаю, что тебе сложно.

Витя. Ничего ты не понимаешь – это понять нельзя. Надо быть на моём месте. А вы ведь здоровые почему-то. Ладно, когда наркоманы заражаются, им жизнь всё равно не нужна…

Александр. Ты хотел, чтобы мы были больные?

Витя. Хотя бы не так грустно было бы. Я вот думаю, если даже изобретут эти лекарства, вылечат меня. Всё равно ничего не изменится. Я таким же останусь одиноким, каким был.

Катя и Люся сидят на кровати, опустив головы.

Александр. Мы ведь у тебя есть.

Витя. Вы на своей волне. Теперь между нами… (делает жест.) Я больной, вы здоровые. Учителя убили ещё…

Александр. Ты сам себя делаешь одиноким.

Витя. Детей у меня никогда не будет. Санёк, я слепну. Оказывается, у меня была врождённая болезнь глаз. Теперь из-за ВИЧ она прогрессирует. Окулист сказал, что я, скорее всего, через год ослепну совсем. А заразила меня эта сука специально.

Александр. Ты об этом не рассказывал.

Витя. И не надо тебе об этом знать, а то рассказ побежишь писать. Куплю пистолет и пристрелю ректора и Дашу Полевую. И эту суку. Все равно уже. А если ты рассказ напишешь, я и тебя пристрелю… Нет, не буду: слишком многих придётся убить. (Подходит к кастрюле, накладывает пельмени.) Надо поесть, а то я, может быть, пять дней есть не буду. Меня выселяют из общежития и отчисляют. Я ведь на занятия почти не ходил. Сегодня к ректору пошёл, рассказал, что болею, поэтому не ходил, попросил сдать зачёты сейчас. Он как узнал, что я больной, руками замахал, сказал: «Нам такие не нужны, сейчас же забирай документы». Так что всё.

Александр. Тебя что, выгоняют даже после того, как ты сказал об этом?

Витя. Да.

Александр. Я не думал, что ректор поступит так непорядочно.

Витя. А что непорядочно, его молено понять. Он старой закалки. Боится. Я теперь для него чумной. Это жизнь, сам виноват. Она просто влезла ко мне в постель. Я всего с ней три дня спал. На третий уже не хотел – надоела. Она пришла, сказала, что в комнате никого нет, попросилась переночевать. Естественно, мы с ней опять. Она сухая была, я себе всё натер об неё. А наутро пришла соседка, попросила её ключ от комнаты. Он, оказывается, у неё был. Я тогда думал, она просто хотела со мной. Оказывается, нет. Зачем-то специально заражала. Я понял, почему. Такое одиночество давит, что за непонимание хочется всем мстить. Будьте такими же, посмотрите, как это изнутри. Если бы не был таким дураком, то уже тогда бы понял, что она больная. Она говорила, что ей жить осталось пару лет, что её уже два раза из петли вытаскивали. Когда она уехала, выяснилось, что у меня гонорея. Но это выяснилось, а она уже уехала. Месяц назад она объявилась на сессию, и я ей предъявил. Она сказала: «У меня ничего не было. Это ты. А ты, может быть, меня ещё и СПИДом заразил? У тебя какие-то прыщи на лице. Ты проверься». И ушла. Меня после её слов как парализовало. Она ещё пьесу написала, где главная героиня болеет ВИЧ. Она, кстати, учится у того же мастера, что и ты учился. Я её убить сначала хотел, теперь нет. Пусть живёт и мучается. Умереть – это… Я и сам уже хочу умереть. Пусть у неё ноги откажут, руки, глаза.

Александр. Сколько ей лет?

Витя. Двадцать шесть. Представляешь, в Воронеж позвонил – отец запретил домой приезжать, потом другу – друг что-то промямлил и трубку повесил, я перезвонил, он не поднял. Ректор узнал и из института выгнал. Катя, пошли, поговорим в коридоре?

Катя. Я тебя боюсь.

Пауза.

Витя. Я хотел тебе сказать – уходи отсюда теперь. Гусь свинье не товарищ.

Снимает со стены перчатки. Выходит.

Александр. Ты уйдёшь?

Катя. Да, я боюсь.

Александр. Я тоже, я комнату нашёл в коммуналке, сегодня переезжаю. Вместе с Люсей.

Начинают собирать вещи.

Александр. Моя однокурсница из Питера любит петь песню «Как молоды мы были…» Первый тайм мы уже отыграли. Она считает себя старой в тридцать лет. Постоянно говорит: «Мне бы твои двадцать пять». Какая она глупая. Вот она, старость. В девятнадцать. Люся, ты понимаешь?

Люся. Я стараюсь не грустить.

Шум за дверью. Крики. Входят люди, несут Гусева.

Александр. Что?

Незнакомец. Он избил Дашу Полевую. Это его охрана. Сейчас «Скорая» приедет.

Кладут Витю на пол, тихо выходят. Александр, Катя, Люся стоят вокруг Вити, низко опустив головы. Медленная музыка.

Занавес

Мухи

Новелла

Вторая эриния. Как они красивы!

Первая эриния. Возрадуйтесь: преступники так часто стары и уродливы;

нам редко выпадает изысканная радость – разрушать то, что прекрасно.

Эринии. Эйа-а! Эйа-а!

Третья эриния. Орест – почти ребенок. Моя ненависть будет нежна, как мать. Я положу его бледную голову к себе на колени, я буду гладить его по волосам.

Первая эриния. А потом?

Третья эриния. А потом как проткну ему глаза – вот этими двумя пальцами! Эринии хохочут.

Первая эриния. Они вздыхают, шевелятся, скоро они проснутся.

Давайте, сестры, сёстры-мухи, разбудим преступных нашей песней.

Мать – 70 лет

Дочери:

Анна – 45 лет

Вера – 42 года

Люба – 25 лет

Андрей, сын Анны – 23 года

Русская изба. Темно. Свет исходит лишь от лампадки, которая висит у иконы. Женщина стоит на коленях, она молится. Её лицо светлое, безмятежное. Одета она в чёрное, на голове чёрный платок. Пламя от лампадки отражается в её глазах, бликует на ее лице. Это Вера.