Александр Ермак - Пьесы и пьески

– Фату, как без фаты…

Гоша разувается, подает калоши:

– Вот только выдали и муха не сидела…

Отец:

– Ну, вот еще. Жених он, если настоящий олигархов сын, должон с ног до головы тебя одеть по лучшей моде. Я из окна машины видел таких специальных магазинов полтыщи. Там в окнах невесты в белье тончайшем, все шелк и кружева, и платья, юбки все из газа, и туфли с брилиантною окрошкой, и ожерелья, эти… диадемы…

Вера отдает обратно рубашку, «фату», калоши:

– Спасибо, мама, бабушка, ты – Гошка, верная подруга. Я не могу оставить без одежды вас. Дождусь любимого. Одену то, что он захочет.

Отец:

– Вот это правильно. Пусть дарит, одевает. Мы вас так любим одевать. (тихо)

А раздевать уж как…

Мама Веры, накидывая рубашку, отцу:

– А ты мне что дарил на свадьбу?

Отец:

– Как что?

Бабушка:

– Дочь – миленький подарок…

Отец:

– Так подарю еще, все выбирал, пока не выбрал (обнимает маму Веры, тихо)

Зятек поможет мне и с этим, что-нибудь подкинет…

Гоша обувается:

– И муха не сидела…

Звучит милицейская сирена. Гоша вздрагивает:

– Что это? Что? Уже? За мной? Да верну я их, честно, я верну (снова снимает калоши, быстро протирает и уходит с ними в руках)

Вера смотрит ей вслед:

– Вот те раз. А сказала, что выдали.

Мама:

– Психоз-вульгариус.

Папа:

– Клептоманство. Я из окна машины таких видал пол-тыщи. Бывало даже в соболях да в кольцах подойдет, прикурить попросит, а сама раз одной левой колесо отвинтит. Хоть у нее в квартире этих колес уже как на нашей автобазе…

Бабушка:

– Дура-то, она, конечно. Но не воровка, Гошка. Нет.

Вбегает Гоша в калошах:

– Олигархыча забрали!

Вера:

– Как забрали?

Бабушка:

– За что?

Мама:

– Куда?

Отец:

– В кутузку?

Гоша:

– Коля догнал его и с ножом напрыгнул.

Вера:

– Что с Генрихом?

Гоша:

– Да жив. Не ранен даже.

Вера:

– Коля напрыгнул… С ножом… Не может быть.

Мама:

– Психоз-вульгариус.

Вера берет паяльник:

– Ах, значит, распаялся Коля… Генрих, наверное, его на время лишь облагородил… Все снова. Все опять.

Гоша:

– Милиция шумит, мол, кто зачинщик. Коля а то молчит, то матерится. А Генрих на себя вину всю принял. Так и сказал, мол, на Колю бросился из ревности. И отвечать готов, только б Колю из жизни честной не изымали. Чтоб продолжал он на заводе творить добро на радость всем.

Вера:

– О, Генрих благородный.

Бабушка:

– Ой, дурак.

Мама:

– Психоз-вульгариус.

Папа:

– Да я таких видал пол-тыщи. Он ведь как, он стырит миллион, а сядет как за кражу кошелька. С месяц отсидит в кутузке персональной, с унитазом золотым, с меню на каждый день: пирожное, морожное, пиво-воды. И выйдет. На свободу. Да с чистой совестью потом миллионерит нас всех по эти самые, по эти… помидоры. Не поняли, глупехи, ведь это он, чтоб Верку поиметь и не жениться, чтоб капитал свой сохранить единолично…

Вера:

– Папа!

Мама:

– Да, дочь, они такие. Поматросят, а потом хоть в тюрьму, но лишь не под венец…

Вера:

– Мой Генрих не такой! (мечется) К тому же. Мы же… Ничего у нас…

Гоша:

– Я видела – держался.

Отец тихо:

– Я тоже тут-там подержался, а раз и алименты на все стороны плати…

Мама:

– Держался – не держался. Дело не сложное, можно и без рук…

Бабушка:

– Подтверждаю. Ах, внучка. Ах, бедняжка.

Вера:

– Что, что делать?

Гоша:

– Ждать.

Вера:

– Когда его отпустят?

Гоша:

– Через пятнадцать лет.

Вера хватается за голову:

– Я не дождусь.

Мама:

– Свихнется.

Отец:

– Скурвится.

Бабушка:

– Состарится. И кому потом нужна беззубая, глухая, плоская, сухая…

Вера:

– Пятнадцать лет. Нет, это невозможно…

Гоша чешет голову:

– Или пятнадцать месяцев.

Вера:

– И это много.

Мама:

– Свихнется.

Отец:

– Скурвится.

Бабушка:

– Состарится…

Гоша бьет себя по голове:

– Ой, перепутала я все. Пятнадцать суток всего-то.

Вера считает на пальцах:

– Две недели с лишним. Я дождусь. Но я хочу его увидеть. (бросается на выход). Я – к нему.

Гоша становится поперек пути:

– Нельзя. Запрещены свидания. Тебя не пустят. Напрасно будешь всех просить.

Лишь посмеются. Не допустят. И ходить не стоит.

Вера:

– Тогда, тогда я соберу посылку милому. Что нужно? Одежду? Какую? Еду? Что приготовить? Что он ест? Не знаю даже, что он любит? Я не успела. Все так быстро… Но что-нибудь я все же соберу.

Гоша:

– Не собирай. Без передач. Пятнадцать суток. Так положено.

Вера:

– И без свиданий, и без передач. И без меня. Он будет тосковать, страдать. Я напишу как я люблю его, как жду примерно… (хватает бумагу, ручку, пишет) Любимый, Генрих, очень скоро…

Гоша забирает у нее письмо, рвет:

– Без права переписки. Такой закон…

Вера опускается на пол:

– Такой закон. Какой жестокий… Но я смогу. Нет… Да. Нет. Да, я дождусь его. Я буду, буду ждать, надеяться и верить…

Гоша гладит Веру:

– Да-да, ты жди, надейся, верь… Как жаль, такая свадьба сорвалась. А поплясали бы, повеселились… И на работу б не пошли законно с похмелья…

Отец:

– Ждать долго не могу. Пора мне…

Мама:

– Куда ты? Ты же обещал.

Бабушка:

– Обещал, не значит женится.

Отец:

– Не бойся – я вернусь. Без промедленья. Ты только жди, надейся, верь там… («уезжает») Берегись народ. Машина зверь. Занос – полтора метра…

Звучит колокольчик. Голос:

– Больные, кушать!

Мама:

– Зовут к обеду. Или к полднику? Без разницы. Проголодалась (уходит) Наверно, каша будет с коричневой подливкой. Или кисель…

Гоша:

– И мне пора. А то уволят. Бригадир наш зверь… (уходит)

Вера:

– Куда вы все? Не оставляйте… меня… Бабушка. (Бабушка закрывает глаза, храпит. Вера ходит, заламывая руки) Любимый, судьба нас разлучила. Зачем? Мы только встретились. Мы только полюбили… Конечно, мы не покоримся. Покоен будь в своей темнице. Я сохраню себя тебе. Я буду ждать весь срок. И день за днем и ночь за ночью. Все пятнадцать суток. Я дождусь. И вопреки… И не смотря… Но что, что делать мне все это время? Как быть? Как жить одной? Как нестерпимо… (бросается к двери и останавливается) Нет, свиданья нам запрещены. Ах, (снова хватает бумагу, ручку) «Здравствуй, мой любимый…» (рвет) Нельзя. Без права переписки (оглядывается) Я передам ему паяльник. (берет паяльник, целится в зал). Пиф-паф, и Генрих всех облагородит. Начальника тюрьмы, милиционеров. Как Колю. Хотя бы временно. Понять его в тюрьме успеют не разумом, так сердцем. И отпустят. Но как, как передать? Так (засучивает рукава) в хлеб запечь. (рассматривает пакеты и банки в шкафу) Не в хлеб, так в кекс, иль в торт, в батон, в кулич, в пирог. Твоя невеста – золотые руки. Вот только что тебе пришлось по вкусу, мой любимый? (внезапно опускает руки) Как я забыла? «Без передач…» Нельзя… Не выйдет (плачет) Любимый, милый, дорогой… (постепенно затихает, смотрит на часы) О, сколько слез пролила я в разлуке и в тоске… (утирается) И вроде стало легче… Но ждать еще так долго. Что же делать? (снова смотрит на часы) Дневная смена скоро кончится и, значит, снова народ пойдет домой. Вот что… Я ж хотела (Вытягивает ниточки из рук бабушки. Ходит с шариками по сцене, любуется ими. Останавливается возле края сцены, откашливается, обращается к публике) «Купите прекрасные воздушные шарики: голубые, как глаза любимого, зеленые, как дальние острова, красные, как лучшие в мире розы… Купите своей жене или невесте, мужу или жениху, купите своим детям или внукам, купите своим дедушкам и бабушкам… Купите…»

Вбегает Гоша, швыряет свой паяльник:

– Все рабочий день окончен к черту. Свободна до утра. Да и ты, подруга. Вера, слезами Гере не поможешь. Пойдем на дискотеку. Тебе там станет легче. Да и время зачем терять, пока мы в теле. Может еще кого приглянешь. (тихо) Но не Колю.