Наивный и сентиментальный писатель - Орхан Памук
Джозеф Франк, автор биографии Достоевского (одной из лучших писательских биографий вообще), в ее четвертом томе, имеющем заглавие «Чудесные годы» (в период с 1865-го по 1871-й из-под пера Федора Михайловича вышли «Преступление и наказание», «Идиот» и «Бесы», а также «Игрок» и «Вечный муж»), предупреждает читателей, что в этом письме великий писатель, как всегда, преувеличивает. Да, Достоевский действительно внес в план романа изменения, которые превратят историю, разыгранную одномерными картонными персонажами, в один из самых блестящих политических романов в истории литературы, но из написанных за предыдущий год двухсот сорока страниц ему пришлось написать заново всего сорок. Тема и большая часть написанного остались в неприкосновенности. Что же изменилось? Да только одно: центр романа!
Этот центр, который мы, писатели, ощущаем каким-то шестым чувством, настолько важен, что стоит его поменять, как нам сразу начинает казаться, что изменилась каждая страница и каждое предложение, а сам роман приобрел совершенно новый смысл. Центр романа – это словно неведомо откуда идущий свет, освещающий лес со всеми его деревьями и тропками, пройденный путь и опушку, к которой мы направляемся, ощетинившийся шипами кустарник и самые мрачные, труднодоступные чащобы. Только чувствуя его присутствие, можем мы продвигаться вперед даже во тьме, надеясь вскоре узреть его свет, в котором только и можно разглядеть весь лес и который один придает смысл пути. Когда мы пишем или читаем роман, то все взятые из реальной жизни или созданные силой воображения темы, истории, персонажи и наш собственный внутренний мир сливаются в единое целое в этом свете, в этом центре. Новый смысл обретает каждый уголок романа, озаренный этим светом, а его источник в нашей голове постоянно меняет расположение. В предисловии к автобиографической книге «В поисках центра» Найпол[23] рассказывает, как его повествование увязло в песках, поскольку у него не было центра.
Но если центр есть, не обязательно точно понимать, где он находится. Напротив, для нас, читателей, это правильное и желаемое свойство романа. Если центр очевиден, если свет слишком ярок, смысл романа сразу становится ясен и удовольствие от чтения сменяется скукой. Читая стандартный жанровый роман – фантастический, детективный, любовный, – мы не задаемся вопросом о настоящей теме, как Борхес над «Моби Диком». Центр такого романа точно такой же, как в других подобных книгах, которые мы уже читали, – меняются только приключения, антураж и персонажи. Читая жанровые романы, за исключением произведений нескольких подлинных творцов (в фантастике это, скажем, Станислав Лем и Филип К. Дик, в психологическом триллере – Патриция Хайсмит), мы совершенно не ощущаем напряжения и любопытства, связанных с поисками центра. Возможно, по этой причине авторы этих романов на каждой второй странице добавляют саспенса и интриги. При этом, читая подобную литературу, мы чувствуем себя спокойно и уютно, как дома, поскольку не тревожим себя экзистенциальными вопросами о смысле жизни. Более того, мы и читаем ее именно для того, чтобы ощутить уверенность и спокойствие – как дома, где мы твердо знаем, где что лежит. Что же до «серьезных» романов, то нужду в этих советчиках, открывающих нам смысл жизни, мы испытываем по той причине, что не можем чувствовать себя в этом мире как дома. Связи современного человека с миром, в котором он живет, сильно повреждены (в этом смысле он перестал быть наивным и стал сентиментальным); утверждать, что он читает роман, чтобы почувствовать себя в нем как дома – значит, подобно Шиллеру, находить общее между состоянием души и литературным жанром. В молодости, в годы душевной неудовлетворенности, я сильнее, чем сейчас, ощущал потребность в серьезной литературе, а также в философии и религии. Уверен, что никогда не забуду романы, которые читал тогда, отчаянно, как будто это был вопрос жизни и смерти, пытаясь найти центр. То, чему я научился у Толстого, Стендаля, Пруста, Манна, Достоевского и Вулф, помогло мне создать самого себя, сформировать свои нравственные принципы и взгляды на мир.
Некоторые писатели, зная, что центр романа постепенно появляется в процессе работы, не составляют заранее никакого плана. Уже потом, когда центр обретает очертания, они решают, что следует сократить, а чему уделить больше места, какой персонаж вышел плоским, а кого лучше вовсе убрать. Другие авторы сразу определяют, каким должен быть центр романа, и стараются ни на шаг не отступать от задуманного. Второй путь сложнее, особенно в самом начале работы. Толстой вложил огромный труд в изменение и переписывание фрагментов и целых глав «Войны и мира». Но поразительнее всего то, что центр романа за четыре года так и не изменился. В конец эпопеи Толстой помещает такое пространное рассуждение о роли личности в истории, что сразу становится понятно: автор хотел, чтобы читатель поверил, что тут-то и следует искать главную идею, цель, центр всего произведения. Но для нас, тех, кто читает Толстого сегодня, главное в «Войне и мире» другое: невероятные внимание и сочувствие, с которыми автор описывает повседневную жизнь героев во всех ее подробностях, и ясный, открытый, острый взгляд, видящий все их судьбы как единое целое. Когда книга заканчивается, в памяти читателя остаются не рассуждения о смысле истории, а ощущение хрупкости человеческого бытия и огромности мира, в котором мы ищем свое место. Ну и конечно, мы не забудем того удовольствия, с которым наблюдали, как страница за страницей высвечивается центр романа. Читательское удовольствие в этом смысле не менее важно, чем намерения автора.
Попытка описать центр романа, меняющийся в зависимости то от намерений автора, то от заложенного в текст намека, то от вкусов читателя или времени прочтения, может показаться такой же безнадежной и бесполезной, как потуги найти центр мира и смысл жизни; но я все же попробую. То, что я называю центром романа, – это глубокое знание о жизни, которому в конечном итоге учит нас (или на которое только намекает) книга. Повторю: роман интересен нам в той
