Наивный и сентиментальный писатель - Орхан Памук
Так, случайно находя старинные вещи и описывая их, а иногда, наоборот, специально разыскивая по лавкам предметы, необходимые для романа, или даже заказывая их мастерам-ремесленникам, я и написал «Музей Невинности», опубликованный в 2008 году. Когда работа над романом подошла к концу, и моя рабочая, и жилая квартиры были под завязку набиты вещами. Я был твердо настроен открыть музей, о котором написал в книге. Но наша сегодняшняя тема – не сам этот музей; не собираюсь я подробно останавливаться и на идее писать роман, собирая вещи, о которых в нем рассказывается, или используя связанные с ними воспоминания в качестве источника вдохновения. Мне хотелось бы сосредоточиться на причинах, побудивших меня включить в роман реальные вещи. Отправной точкой для нас станет зависть писателей к художникам – порой скрытая, порой тайная, иногда осознанная, иногда нет, – о которой я упоминал в прошлой лекции, когда речь шла о предметах и образах. Помните хайдеггеровское ощущение «вещности», исходящее от произведения искусства? Сравните с ним возникающее при чтении романа чувство, будто нам чего-то недостает, – чувство неудовлетворенности, порождаемое тем, что роман требует, чтобы читатель включил свое воображение.
Давайте попробуем разобраться в природе этого чувства. Когда мы проникаем внутрь романа и блуждаем, счастливые и снедаемые любопытством, по его лесу, мир романа кажется нам более реальным, чем наша собственная жизнь. Одна из причин этого заключается в том, что тайный центр романа связан прочными узами с основополагающими аспектами жизни. Другая – в том, что роман строится на самом обычном, повседневном и заслуживающем доверия чувственном опыте. Есть и третья причина: в романах (в особенности жанровых – фантастических, детективных, любовных, эротических) мы сталкиваемся с ощущениями и опытом, которых в нашей собственной жизни нет.
Какова бы ни была причина в том или ином случае, когда мы читаем пришедшийся нам по душе роман, звуки, запахи и образы мира, в котором мы оказались, рождают в нас такое ощущение подлинности, какого в реальной жизни мы не испытываем. С другой стороны, ни с чем реальным мы в этот момент дела не имеем – ни с предметом, который можно было бы увидеть или потрогать, ни с запахом, звуком или вкусом. Когда мы читаем хороший роман, часть нашего разума уверяет нас, что мы находимся в самой что ни на есть реальной реальности, в самом ее средоточии, что так все и есть на самом деле; но органы чувств в то же самое время говорят нам: нет, ничего подобного! По-моему, это противоречие и вызывает у нас глубокое чувство неудовлетворенности.
Чем сильнее и убедительнее роман, тем болезненнее это чувство. Чем глубже мы верим в прочитанное наивной стороной своей души, тем горше бывает разочарование, когда приходится признавать, что этот мир вымышлен. Подобно моему знакомому профессору, который, будучи знаком со всеми теориями художественного вымысла, все-таки упустил из виду, что мой персонаж Кемаль – это не я, так и читатель романа, зная, что автор многое придумал, все же, в надежде облегчить разочарование, стремится убедиться в существовании описанного им мира с помощью собственных органов чувств.
Когда я в возрасте тридцати лет впервые приехал в Париж, успев к тому времени прочитать все главные французские романы, я сразу же побежал искать места, о которых в них говорилось. Я смотрел на город с холма Пер-Лашез, как бальзаковский Растиньяк (один из персонажей моего первого романа «Джевдет-бей и сыновья» называет себя Растиньяком и стремится ему подражать), и удивлялся, до чего же заурядно выглядит улица Верцингеторига, о которой говорится в первом предложении «Возраста зрелости» Сартра. По крупным городам Европы, в которых происходило действие знаменитых книг, бродит множество начинающих писателей из незападных стран, которые хотят убедиться, что все, о чем они узнали из романов, – не только вымысел. Все мы слышали о любителях литературы, путешествующих по Испании с «Дон Кихотом» в руках. Забавно, что герой этой книги сам путал рыцарские романы с реальной жизнью. Но самый удивительный пример блуждания между вымыслом и реальностью подарил нам Набоков, тот самый, который говорил, что всякий роман – это сказка. В 1972 году он занялся подготовкой комментариев к «Анне Карениной», в которых собирался рассказать о «фактах», связанных с этой книгой. Эта работа не была доведена до конца, однако Набоков успел начертить план вагона, в котором Анна ехала из Москвы в Петербург, и подробно написать о примитивных купе, которые отводили женщинам, о том, как были расположены в нем пассажирские места, где стояла печка, какие были окна и каково точное расстояние между двумя столиками. Мне очень нравится читать эти комментарии, хотя они нисколько не способствуют пониманию ни романа, ни мыслей Анны. Однако они помогают нам поверить в реальность ее истории и, хотя бы на какое-то время, избавиться от чувства неудовлетворенности.
В усилиях читателя, который, с одной стороны, признает, что роман – это вымысел, плод воображения, а с другой – хочет верить, что это проекция реальности, верная во всех мельчайших подробностях, есть изрядная доля самодовольства. На этой теме мне хотелось бы немного задержаться. Я уже говорил о том, что, читая роман, мы не имеем дело с чем-то реальным, как в том случае, когда смотрим на картину, и на самом деле это мы, читатели, придаем завершенность миру романа, превращая слова в образы с помощью собственного воображения. (Все читатели делают это по-своему, и потому по-разному запечатлевают один и тот же роман в памяти.) У одних читателей воображение ленивое, у других – трудолюбивое. Писатели, потакающие читателям с ленивым воображением, не предлагают им визуальные образы, которые следует воссоздать, а сразу рассказывают о чувствах и мыслях, которые должны были бы возникнуть у читателя, воссоздавшего эти образы. Те же авторы, которые доверяют воображению читателей, только описывают словами картинки, составляющие мгновения романа, а чувства и мысли оставляют на наше усмотрение. Бывает, и даже довольно часто, что воображения читателя не хватает для воссоздания образа, и нужного чувства не возникает; тогда мы
