Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен

Джорджо Агамбен

Безумие Гёльдерлина

Жизнь, поделенная надвое

Giorgio Agamben

La follia di Hölderlin. Cronaca di una follia abitante (1806–1843)

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025

Рис. 1. Неизвестный художник. Вид на Тюбинген. Середина XVIII в. Акварель, темпера. Башня Гёльдерлина – первая справа

Гёльдерлин счел правильным, то есть тактичным, потерять на сороковом году жизни свой здравый ум.

Р. Вальзер (пер. С. Апта)

Его жилище – божественное безумие.

Из перевода «Аякса» Софокла, выполненного Ф. Гёльдерлином

Когда вдаль уходит обитающая жизнь людей…

Ф. Гёльдерлин, «Вид»

Если бы,

если бы пришел человек,

если бы пришел человек в мир, сегодня, с

седой бородой

патриархов: он смог бы —

говори он об этом

времени, – он

смог бы

лишь мямлить и мямлить,

все вре-, все вре-

мямя.

«Паллакш. Паллакш» Пауль Целан, «Тюбинген» (пер. И. Бродского)

От автора

Документы, на которые мы опирались в хронике жизни Гёльдерлина, в основном содержатся в следующих изданиях:

F. Hölderlin, Sämtliche Werke, «Grosse Stuttgarter Ausgabe», F. Beissner e A. Beck, Cotta-Kohlhammer, vol. VII, Briefe-Dokumente, t. 1–3, Stuttgart 1968–1974.

F. Hölderlin, Sämtliche Werke, Kritische Textausgabe, D. E. Sattler, Luchterhand, vol. IX, Dichtungen nach 1806. Mündliches, Darmstadt e Neuwied 1984.

A. Beck e P. Raabe, Hölderlin. Eine Chronik in Text und Bild, Insel, Frankfurt am Main 1970.

Gregor Wittkopp, Hölderlin der Pflegsohn, Texte und Dokumente 1806–1843, J. B. Metzler, Stuttgart 1993.

Хронология исторических событий соотносится с жизнью Гёльдерлина в течение первых четырех лет; в том, что касается жизни Гёте, она по большей части взята из издания Goethes Leben von Tag zu Tag, Eine dokumentarische Chronik, b.1–8, Artemis Verlag, Zurich 1982–1996. Мы решили прервать изложение этих фактов 1809 годом, поскольку нам показалось, что этого вполне достаточно для демонстрации того, как они соотносятся с «обитающей жизнью» Гёльдерлина. Если у читателя возникнет желание, он может самостоятельно продолжить эту хронологию и, помимо вышеуказанной «Жизни Гёте, описанной день за днем», ознакомиться с любым другим историческим источником.

Порог

В своем эссе «Рассказчик. Размышления о творчестве Николая Лескова» Вальтер Беньямин таким образом определяет разницу между историком, который пишет историю, и хронистом, который рассказывает ее: «Историк обязан так или иначе объяснять события, с которыми он имеет дело, он ни в коем случае не может удовлетвориться тем, чтобы просто продемонстрировать их как образцы движения жизни. Между тем именно так поступает хронист, особенно ярко это проявляется у классических представителей этого жанра в Средние века, именно они были предшественниками летописцев новейшего времени. Исходя из того, что в основе их описания истории лежит некая божественная идея спасения, они заранее отвергали задачу какого-либо доказательного объяснения. Оно заменяется таким истолкованием (Auslegung), которое не исходит из четкого соотнесения определенных событий, а пытается понять, как они укладываются в великое, непостижимое движение жизни»[1]. А то, определяется ли это движение жизни идеей спасения или же имеет совершенно естественный характер, для хрониста никакой разницы нет.

Чтение многих книг, дошедших до нас с конца Средних веков и обозначенных как «хроника» (некоторые из них, безусловно, уже стали историческими документами), подтверждает эти соображения и вынуждает добавить к ним некоторые уточнения. Вот первое из них: в хронике может содержаться объяснение событий, о которых в ней повествуется, но, как правило, оно четко отделено от самого повествования об этих событиях. В бесспорно историческом труде – «Хронике» Маттео Виллани (примерно середина XIV века) – рассказ о фактах и их пояснение тесно связаны между собой, а в современной ему хронике, посвященной тем же событиям и написанной на римском наречии неким неизвестным хронистом, они четко разделены; именно это размежевание придает повествованию живой, неподражаемый стиль, характерный именно для этого жанра:

Шел год Господень 1353, Великий пост, февраль, суббота. Тотчас зазвучал над площадью в Риме голос: «Народ, народ!» Услышав голос этот, забегали римляне туда-сюда, как бесы, подогреваемые жутчайшим гневом. Быстро ринулись они ко дворцу, разграбили его, взяли и лошадей сенатора. Когда граф Бертолло дельи Орсини услышал шум этот, порешил он спастись и укрыться в своем доме. Облачился он во все свои доспехи, на голове – сияющий шлем, на ногах – шпоры как у барона[2]. Спустился он по ступенькам, чтобы сесть на коня. Яростные крики обрушились на несчастного сенатора. Градом посыпались на него камни, как листва с деревьев. Кто бросил в него камень, а кто – погрозился. Оглушили сенатора многими ударами, не удалось ему прикрыться своим доспехом. Но все же смог он пойти пешком ко дворцу, где внизу стояла святая Мария. Он был уже рядом, но на него отовсюду сыпались булыжники, и доблесть изменила ему. Тогда народ прямо на том месте безжалостно разделался с ним, забивая точно собаку, бросая ему в голову валуны, как в святого Стефана. Там граф и попрощался с жизнью, не приняв последнее причастие. Он ничего не сказал. А когда он изнемог и умер, все разошлись по домам[3].

На этом месте повествование обрывается, и хронист, отделив его от рассказа нелепой фразой на латыни, приводит всему хладнокровное и разумное объяснение: «Причина подобного зверства была в том, что эти двое сенаторов жили подобно тиранам. Они были бесчестными, потому что отправляли зерно по морю из Рима»[4]. Но это пояснение настолько слабо связано с рассказом, что хронист тут же добавляет к нему еще одно: если верить этой второй версии, жестокость народа стала наказанием за нарушение «заветов Церкви»[5]. В видении историка на каждом событии стоит некий знак, относящий его к историческому процессу, и только внутри последнего оно обретает смысл, в то время как доводы, приводимые хронистом, нужны лишь затем, чтобы он мог перевести дух, а затем снова приняться за рассказ, который сам по себе не нуждается ни в каких объяснениях.

Второе уточнение касается «четкого соотнесения» произошедших эпизодов: на самом деле хронист не игнорирует их, но также и не ограничивается тем, чтобы просто включить их в общий контекст естественной истории. Так, в примере