Виктор Млечин - На передних рубежах радиолокации
Проведенные полигонные испытания расширили её кругозор, вселили уверенность в правильности основных теоретических выводов, откорректировали некоторые прежние представления. С новым багажом принялась Морозникова за работу. Упорный труд дал свой результат. К концу 60-х годов она подготовила к защите свою докторскую диссертацию. Но тут её ждали неожиданные препятствия. Подобное нередко возникает на тернистом пути учёных. Будучи рецензентом, Морозникова некоторое время назад написала отзыв на присланную диссертацию, где указала ряд существенных недостатков работы. Автор раскритикованного труда и его научный руководитель были сотрудниками организации, которую Морозникова впоследствии выбрала в качестве головной. Именно этим людям и была направлена диссертация Морозниковой для написания отзыва. Некоторые замечания рецензентов Морозникова сочла необоснованными, но ряду утверждений она противопоставить ничего не смогла, и вынуждена была дорабатывать диссертацию. Но нет худа без добра: качество диссертации улучшилось, и она была защищена в начале 70-х годов. Так М. П. Морозникова стала первой и, насколько знаю, единственной женщиной – доктором наук, работавшей в ЦНИРТИ по основной тематике. И как мне представляется, значение её трудов более широкое, они стали достоянием отечественной науки.
Когда говорят о женщинах-учёных, часто ссылаются на феномен Софьи Ковалевской. С. В. Ковалевская (1850–1891) была математиком, первой женщиной – чл. – корр. Петербургской академии наук, избранной по представлению академиков П. Чебышева, В. Имшенецкого, В. Буняковского. Она прошла короткий, но сложный жизненный путь, добиваясь признания её как учёного в России и за рубежом. Основатель ЦНИРТИ академик А. И. Берг, принимая в институте именитых гостей, при встрече с женщинами-учёными любил представлять их словами: «Это – наша Софья Ковалевская». Правда, при наличии у женщин проколов в работе А. И. мог закончить свой критический анализ другими словами: «Ох, уж эта Софья Ковалевская». Я не хотел бы по традиции сравнивать Морозникову с С. Ковалевской, но должен отметить, что волевые качества Маргариты были тоже на высоте. Много лет был я знаком и общался с Маргаритой. И всегда бросалась в глаза её неизменная скромность, стремление избежать пафоса, обыденность тем, которые она выбирала при разговорах с собеседником. Она старалась не только не выделяться из общего круга сотрудников, но и всячески избегала рассуждений, как ей казалось, касавшихся повышенной роли женщин-учёных и её в частности. Любое восхваление своей персоны она пресекала на месте. Более того, когда в институте намечались перестановки или грозило сокращение штатов, она несколько задумчиво произносила: меня, наверное, это коснётся в первую очередь. Вместе с тем я никогда не видел её подавленной, скованной обстоятельствами, заторможенной. Это был живой человек, лишь в редких случаях дававший волю чувствам. В один из самых острых моментов жизни, когда её не допускали к защите диссертации, встретив меня, после нескольких слов приветствий она заплакала и, имея в виду руководство, сказала: «Вот так они всегда со мной поступают».
Жила Морозникова тоже весьма скромно. Зарплата, хотя и докторская, но небольшая, одевалась без всяких претензий. Со всем этим можно было бы смириться, но заботили очень плохие жилищные условия. Из её слов я понял, что это была комната в полуподвальном помещении с многочисленными соседями. Ей предстояло напряжённо работать, но в таких условиях это было невозможно. По метражу площади она формально не могла претендовать на получение квартиры, но разве дело только в метраже? Институт не помогал, и она после долгого раздумья решилась обратиться в райисполком. Как она мне впоследствии рассказывала, её принял зампред, ведавший распределением жилплощади. Если бы принявший её чиновник ограничился лишь формальными данными о площади, он бы её отправил восвояси. Но она сказала, что живёт в невыносимы условиях, а главное – лишена возможности работать. Предъявив документы, уговорила направить комиссию по её адресу. Так Морозникова получила квартиру, между прочим, бесплатную, от советской власти. Чиновники, конечно, не знали о её заслугах в науке, но, по-видимому, сочли сам случай уникальным. Могло ли руководство института сделать то же самое, но значительно раньше? Конечно, могло, но не захотело. Печально, однако, другое. Не удосужились создать школу Морозниковой, не передали эстафетную палочку её научного багажа молодым учёным, способным продолжить её работу.
После недолгой болезни Морозникова умерла в сентябре 1997 г.
Виктор Владимирович Шишляков
Он был нацелен на созидание. Когда в его руки попадал новый прибор, он его внимательно рассматривал, переворачивал, нажимал на все возможные тумблеры и кнопки, вертел ручки, сосредоточенно изучал индикатор прибора. После пересмотра аннотации или описания он включал прибор, и если он оказывался работоспособным, исследовал его во всех мыслимых режимах. Виктор был технарём по натуре, и каждая новинка вызывала в нём чувство радости перед открывшимися возможностями её использования. Как и где применить доставшееся ему «чудо техники» он ещё не знал, но он был убеждён в том, что новые идеи и изменившиеся представления позволят ему – в быту или на работе – продвинуться ещё на шаг или два вперёд.
Он хорошо знал марки холодильников, неплохо разбирался в особенностях пылесосов. К нему нередко обращались с вопросами, касавшимися неисправностей того или иного вида бытовой техники. Он никогда не говорил в ответ: сделайте то или это, а мягко, с улыбкой советовал: а если попробовать уменьшить напряжение или перевести регулятор в такое-то положение, а может быть, мешок засорился (в пылесосе).
Но особенно силён он был в познании радиотехнической аппаратуры общего назначения. Он переменил несколько телевизоров, пока не получил нужную ему картинку и приемлемый звук. Долго экспериментировал с магнитной техникой, и всё-таки добился высокого качества воспроизведения на профессиональном магнитофоне. Комната, в которой он жил, была заполнена усилителями разных марок и увешана динамиками – от пищалок до басовых. Он хорошо разбирался в музыке. Записи его охватывали симфоническую музыку и джаз, а из эстрадных певцов – от Эдит Пиаф до Утёсова, Бернеса и Элвиса Пресли. И, конечно, Вертинский и Лещенко.
Впервые я приметил Шишлякова, когда зашёл к своим знакомым в смежную лабораторию, руководил которой известный радиоспециалист профессор Гоноровский. В комнате шла подготовка к созданию новых рабочих мест. Молодые люди снимали измерительные приборы со шкафов и перемещали аппаратуру на стеллажи, стараясь не задеть уже созданные установки. Руководил этой работой невысокий человек с гладко причёсанной шевелюрой и небольшим шрамом на лице. Он, по-видимому, хорошо знал, что и куда поставить, держался уверенно, и, как сказали мне мои знакомые, Виктор Владимирович – это наша надёжная опора.
Но познакомился я с ним во дворе института. Однажды, проходя в другой корпус, я увидел Александра Евгненьевича Безменова, стоявшего у своей автомашины. Полковнка Безменова я знал раньше, и подошёл к нему. «Что произошло?» – спросил я, показывая на открытый капот автомобиля. «Очередная неисправность, вот мы с коллегой, между прочим, вашим тёзкой, пытаемся устранить». Рядом стоял трофейный Опель, в моторную часть которого погрузился Шишляков. «Я гнал его из Берлина, – сказал он, – но не догадался привезти запасной двигатель, теперь мучаюсь, но всё-таки временами налаживаю и езжу».
Это было в конце сороковых, к этому времени он был уже зрелым человеком, прошедшим нелёгкую жизнь. Перед войной он жил с родителями в небольшой комнате в Сокольниках, учился, приобщался к литературе, изредка ходил на концерты. С юношеских лет тяга к технике нарастала, и он стал собирать детекторные радиоприёмники. Война всё это поломала, и он ушёл на фронт. Его направили в авиацию, на краткосрочные курсы радистов. Так он стал стрелком-радистом. Как известно, наших лётчиков старались защитить, закрыв бронёй кабину самолёта. В этих условиях немецкие пилоты часто заходили с задней полусферы, где им противостоял лишь малозащищённый стрелок-радист. От реакции и умения стрелка мгновенно оценить ситуацию нередко зависела его жизнь. И всё-таки потери были большими. Военная судьба сохранила Шишлякова, но он неоднократно лежал в госпиталях после ранений и контузии.
Вернувшись в Москву, он устроился на работу. Продолжить образование удалось лишь в 1953 г., когда открылся набор на первый курс ВТУЗов для людей, имеющих определённый стаж выбранной профессии. Когда в ВУЗ приходит юноша, закончивший среднюю школу, он порой не сознаёт ценности обрушившихся на него новых знаний. Человек нелёгкой судьбы, тем более прошедший горнило войны, смотрит на представившиеся возможности учёбы по-другому, трудится, зрело вникает в сущность проблем, добиваясь постижения истины. А если сюда прибавить природные способности, интуицию, желание ставить и решать задачи, возникают условия для формирования первоклассного специалиста с широким кругозором и полноценной теоретической подготовкой. Специалистом высокой квалификации сделали Шишлякова годы напряжённой работы и учёбы в вузе и аспирантуре. Он прошёл школу И. Гоноровского, имел большой практический опыт, хорошо разбирался в области, которая на языке специалистов называлась «Теоретические основы радиотехники».
