Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
Для встреч на фронте организовывались митинги, где Брусилов часами говорил речи, подражая Керенскому в приемах. Он так же держал в левой руке фуражку, пытался жестикулировать, также старался не произносить слово «наступление». Часто демагогия ставила его в неловкое положение. Обходя в Двинске строй почетного караула, явившегося из наиболее сохранившейся части с 30-минутным опозданием, Брусилов протянул руку солдатам-ординар-цам, державшим «на караул». Возникла неприятная заминка. Очень часто эти встречи с разложившимися частями заканчивались полным провалом33.
Штаб Брусилова был возмущен, когда, обходя почетный караул, он как-то протянул руку унтер-офицеру или барабанщику, но не счел нужным поздороваться с офицерами. Таков был этот генерал, стремившийся любой ценой всегда и везде быть первым. «Это был способный человек, – вспоминал фон Дрейер, – начитанный, порою остроумный, великолепно натасканный по службе в школе (кавалерийской. – А. О.) профессорами Николаевской академии, которые читали там лекции будущим эскадронным и полковым командирам. Но это был сухой, черствый эгоист, строгий с офицерами, беспощадный к солдатам. У него не было другого наказания для рядового, не ставшего ему на улице во фронт, как 30 суток строгого ареста на хлебе и воде»34. Естественно, что революционный Главковерх, назначенный «первым солдатом революции», вел себя совершенно иначе.
«На днях в Ставку прибыл солдат одной из артиллерийских бригад, которого конечно не мог прислать ни один начальник, а только банда неграмотных хамов, которые имеют громкое название комитетов, – писал вскоре после назначения Брусилова один из офицеров Ставки, – ходатайствовать перед Верховным главнокомандующим об отпуске № батарее № бригады двух пар постромок. Что же сделал Брусилов? Ты думаешь, предложил ему немедленно убраться и обратиться с требованием в соответствующий фронтовой артиллерийский склад, нет, если бы так думал, ты бы ошибся; он битых два часа говорил с этим солдатом, мало того, приказал дать ему бумагу в управление инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем с приказанием удовлетворить ходатайство и послал именно туда, где как раз этим вопросом не ведают, а потому и получил ответ оттуда, что с этим требованием при исполнении положенных формальностей надлежит обращаться в соответствующий артиллерийский склад. Далее в своей речи он говорил, что в России революция уже во второй раз, что 1905–1906 г. русский народ не созрел до революции, потому она была и подавлена. Теперь же русский народ созрел и что генерал рад теперь предложить все свои силы русскому революционному народу»35.
«Теперь думают речами, воззваниями, подыгрыванием на эпитетах создать “новую железную” дисциплину, – писал Алексеев после своего отстранения, – забывая о том, что материал-то остался прежний и что для пересоздания его нужны поколения. А пока новый цемент для спайки не найден, старый забракован…; думаем как-нибудь из старого “образуется”»36. Прежде всего, не «образовывалось» на Балтийском флоте. Здесь влияние Временного правительства, во многом благодаря пропаганде большевиков, постоянно сокращалось. Их представитель с гордостью вспоминал о том, как особенно активно действовали его подчиненные именно на тех кораблях, команды которых еще готовы были продолжать войну. Тех, кто выступал против политики братания, называли провокаторами и чуть ли не истеричными трусами37. Самое интересное, что делал это человек, ни разу не бывавший под огнем неприятеля. Его действия были небезуспешны. Команда линкора «Слава», встретившая Ф. Ф. Раскольникова в мае 1917 г. недружелюбно, уже 13 июня 1917 г. вынесла резолюции о несправедливости посылки корабля в Рижский залив на том основании, что линкор постоянно защищал эти позиции в последние 16 месяцев38.
Но Керенский продолжал свою политику. При этом он был в состоянии оценить угрозу со стороны немцев. В июне 1917 г. он телеграфировал Брусилову о своих опасениях по поводу возможного десанта противника в Финляндии39. Положение в армии ухудшалось с каждым днем. Противник с удовлетворением наблюдал за этим процессом. 6 мая 1917 г. Людендорф извещал начальника Генерального штаба Австро-Венгрии генерала Артура Арца фон Штрауссенберга: «Внутреннее разложение русской армии продолжится даже без сильного давления нашей пропаганды. На Восточном фронте время работает на нас. И, кроме пропаганды, я ожидаю даже большего успеха от использования значительных фондов и агентов в Петербурге и в других местностях»40.
Ожидания были небеспочвенными. Гофман вспоминал: «Офицеры были лишены своих привилегий и смещены. Были созданы солдатские советы. Таким уничтожением дисциплины армия была сведена на нет, войсковые части превращены в вооруженные скопища, не представлявшие никакой ценности в военном отношении»41. Самая низкая боеспособность русских войск была на северном участке фронта, постепенно возрастая к югу42. Эту закономерность определяло не только отсутствие ярких успехов в борьбе с германцами, но и близость революционных центров к Северному и СевероЗападному фронтам. Генерал Маннергейм вспоминает, что после Приказа № 1 любому офицеру стало трудно поддерживать дисциплину, и подобная попытка угрожала ему смертью. Нормой стал уход в «отпуск» без разрешения командира.
Большевизм, а скорее анархия особенно бурно развивались в запасных частях, в основном расквартированных в тылу. Особенно опасным был этот элемент в тылу. Вооруженная и привыкшая к безответственности сила привыкала к своей новой роли. Другой силы, которую можно было бы противопоставить ей, не было, и поэтому власти приходилось обходиться уговорами. 10 (23) мая к солдатам гарнизона Петрограда обратились Исполком Петросовета, Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов, Исполком Всероссийского Совета крестьянских депутатов, ЦК эсеров, Бунда, Трудовой группы и т. п. Они призывали не слушать большевиков, зовущих выйти на улицы столицы, и вводили запрет на 3 дня – 10 (23) – 12 (25) июня – на всякие уличные демонстрации в Петрограде43.
Положение в армии ухудшалось с каждым днем. Вот как описал ситуацию осени 1917 г. один из офицеров 42-й пехотной запасной бригады, расквартированной в Твери: «Этот элемент даже не большевики, а темные люди без прошлого, без хороших традиций, точнее, новые, вынесенные на поверхность из низов люди»44. Как и в 1905 г., наиболее стойкими оказались артиллерия и кавалерия, то есть части, более всего сохранившие кадровый состав офицеров, унтер-офицеров и старых солдат и резко отличавшиеся от разлагавшейся пехоты, особенно от постоянно братавшихся второочередных частей45.
Русская артиллерия продолжала сражаться даже тогда, когда пехота бросала поле боя, потому что еще находилась под контролем своих командиров. С этим приходилось считаться пораженческим элементам. Например, в 219-м Котельническом полку, стоявшем на Юго-Западном фронте, при организации братания менее чем за две недели до начала наступления полковой комитет предпринял следующие меры: предупреждение командира полка, что в случае обстрела сектора братания и жертв с любой стороны полк покинет свои позиции; взятие под контроль офицеров; недопущение ненадежных, с точки зрения комитета, солдат на огневые позиции и контроль над батареями артиллерийского полка, стоявшего поблизости46.
Наиболее плохо обстояло дело с дисциплиной и боеспособностью во второочередных дивизиях, сформированных по плану Гурко. Они создавались по остаточному принципу и к тому же не представляли собой военного организма, прошедшего боевое испытание47. Поэтому подобные новообразования стали опаснейшей болезнью русской армии. Разлагаясь, они разлагали соседей. Генерал Иосиф Довбор-Мусницкий вспоминал, как один из полков 62-й дивизии, входивших в его корпус, отказался выполнять приказ и вступился за агитаторов, арестованных по его инициативе. Солдаты с примкнутыми к винтовкам штыками окружили своего корпусного командира, который, разорвав на себе мундир, закричал: «Убейте меня, сукины дети!» Только после этого полк успокоился48.
Армию начали посещать и военные представители Антанты. На ЮгоЗападный фронт перед летним наступлением приехала целая делегация во главе с английским генерал-лейтенантом Ч. Бартером, итальянским генерал-майором графом Дж. Ромеи, румынским генералом К. Коанда. Они рассказывали о помощи союзников России и иногда имели успех, особенно во фронтовых частях. Это, правда, не обманывало гостей русского фронта. Впрочем, на публике эти люди свои сомнения не демонстрировали. «Они “бодро смотрели вперед”, – вспоминал начальник штаба 11-й армии, которую тоже посетила эта делегация, – и уверяли нас, что еще одна решительная победа, и российская новорожденная республика станет на ноги! Итак, не задумывайтесь и идите на штурм!»49 Но русский фронт разлагался, и его невозможно было спасти одними словами.
