Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
Между тем они становились все более своевременными. Особенно беспокоили большевиков оборонческие настроения на Черноморском флоте. Они посылали в Севастополь своих представителей, активно натравливавших матросов и солдат на офицеров3. Базой для таких агитаторов стал Кронштадт: местный комитет РСДРП (б) предоставил в распоряжение своего ЦК 200 агитаторов-матросов (все еще как бы находившихся на службе во время войны)4. «С самого начала, – вспоминал Раскольников, – у нас Совет был – все, а комиссар временного правительства – ничто»5. Еще в самом начале революции в Кронштадте было арестовано свыше 500 человек, из которых 230 были офицерами. Далеко не все они были освобождены, в тюрьмах города еще в начале июня находилось около 70 человек, матросы отказывались отпускать их даже для перевода в тюрьмы Петрограда и требовали приезда представителей правительства и Исполкома Петросовета6.
Попытки приехавшего туда с целью восстановления законности министра юстиции П. Н. Переверзева добиться передачи офицеров были сорваны представителем большевиков С. Г Рошалем. С большим трудом через несколько дней удалось перевезти в столицу 20 арестованных, которые потом были постепенно освобождены7. Для этого потребовалось организовать визит в Кронштадт делегации Петросовета: приехали в основном меньшевики во главе со Скобелевым и Церетели8, которые с переменным успехом вели дискуссию с большевиками на огромном митинге. Первая русская военно-морская база превратилась в территорию, которую не контролировала власть. 13 (26) мая здесь было установлено единовластие совета рабочих и солдатских депутатов9. Из Кронштадта исходила опасность для дисциплины и боеспособности любого русского корабля.
В ответ на действия большевиков командование Черноморского флота предпринимало попытки перейти к активной обороне. Вернувшись из поездки (командующий посетил Петроград, где встретился с членами Временного правительства, и Псков, где было проведено совещание под руководством Алексеева), Колчак собрал представителей флота и армии. На собрании он заявил о том, что Балтийский флот перестал существовать как сила, «так как во главе его стоит ген. Максимов (Колчак даже не стал называть его адмиралом. – А. О.), который никогда не был командующим флотом и был в полном распоряжении матросов»10. Собравшиеся поддержали своего командующего и приняли решение направить в Кронштадт делегацию самых уважаемых людей флота, лучших агитаторов и т. п. Таковых набралось около 300 человек. Делегация покинула Севастополь, существенно ослабив на время позиции сторонников продолжения войны11. Это была уже не первая делегация такого рода: 29 апреля (12 мая) Севастополь и флот уже собирали делегацию на фронт, 26 офицеров и 171 матрос и солдат отправились на фронт агитировать за наступление12.
Как раз в этот момент в городе подняли голову ее противники. «Исполнительному комитету, – отмечал Колчак, – не нравились выставленные мною лозунги: “война до полной победы, до полного завоевания проливов и вооруженного контроля над ними”». Вслед за этим на миноносце «Жаркий» команда отказалась выполнять приказ о выходе в море. Свое нежелание идти на боевое задание матросы мотивировали недоверием к слишком строгому и требовательному командиру13. Исполком совета уговорил команду согласиться выйти в море, но время было уже потеряно: операция сорвалась. Колчак в ответ потребовал немедленного проведения следствия14.
Обстановка накалилась, и в этот момент в городе появилась небольшая делегация Балтийского флота, состоявшая из большевиков15. Всего 5 человек сумели быстро понять, что происходит, и добиться желаемой цели: 4 (17) июня на кораблях и в гарнизоне начались волнения16. Солдаты и матросы, все, в большем числе, стали выходить из-под подчинения командирам, превращаясь в бесконтрольную и опасную силу17. Особенно буйной оказалась Черноморская дивизия – новое соединение, составленное преимущественно из солдат старших возрастов. Слабо кадрированное и многочисленное, оно почти мгновенно разложилось, превратившись в рассадник вольницы. На митинге 4 (17) июня собравшиеся призвали арестовать сторонников старого режима. Начались аресты и обыски, сопровождаемые насилием над семьями офицеров.
Было арестовано всего 4 офицера, но дело было не в числе жертв революционной бдительности. На следующий день митингующие потребовали уже разоружения всех офицеров армии и флота и ареста Колчака и его начальника штаба18. Судовые комитеты под влиянием агитаторов поддержали эти требования, обстановка полностью вышла из-под контроля19. Адмирал Колчак покинул должность командующего. «Оружия своего я не отдал, – рассказал он в интервью 10 (23) июня, – указав, что золотую саблю я получил за отличие в делах против японцев, и во время капитуляции Артура японцы ее у меня не отобрали. Я поломал саблю, выбросив ее за борт»20. Торжествующие победители заявили о том, что ждут приезда Керенского и Церетели21.
6 (19) июня Временное правительство было проинформировано о случившемся телеграммой начальника штаба флота. На следующий день оно в категорической форме потребовало немедленного подчинения флота властям, Колчаку и капитану 1-го ранга М. И. Смирнову, «допустившим явный бунт», и требовало от них немедленно выехать в Петроград для личного доклада. Временным командующим флотом был назначен капитан-адмирал В. К. Лукин, получивший право назначить начальника штаба по своему усмотрению. Он должен был в 24 часа восстановить порядок во флоте и городе, прекратить самочинные аресты и обыски, обеспечить возвращение оружия офицерам22. После обсуждения матросы выполнили требования правительства.
Постоянно революционизировавшийся флот все меньше становился препятствием для противника. 12 (25) июня 1917 г. произошло из ряда вон выходящее событие: «Бреслау», не появлявшийся до того в Черном море около 11 месяцев, бомбардировал радиостанцию и маяк на острове Фидониси23. Крейсер подбил одно орудие, высадил десант, который захватил 11 пленных и пулемет24. После этого корабль ушел в Босфор, как отмечало официальное сообщение Ставки от 13 (26) июня, «преследуемый нашими судами»25. Ранее германо-турецкие корабли при обстреле не осмеливались подолгу задерживаться у русских берегов.
К 14 (27) июня внешне обстановка в Севастополе нормализовалась. Судовые комитеты вынесли 75 резолюций за Колчака и против его ареста, и всего 4 – против Колчака и за его арест26. Впрочем, это уже не имело значения: командующий открыто заявил, что не желает возвращаться на флот27. После того началась агония: «Руководство флотом фактически прекратилось. Каждый корабль делал, что хотел. Главным образом митинговали и поносили офицеров»28.
Керенскому еще доверяли и в этот период часто много и шумно аплодировали. Это делали все или почти все, и, уж во всяком случае, весьма многие демонстрировали готовность слушать. Он серьезно относился к этим приветствиям. Среди тех, кто поддерживал веру министра в себя, был и Брусилов. По иронии судьбы, именно 7 (20) июня он заявил в интервью: «Армия еще больной, но выздоравливающий человек. А к больному надо подходить осторожно. Но болезнь не смертельна. И она быстро проходит»29. Движение чувств было взаимным. 10 (23) июня, вновь выступая после Ленина на съезде Советов, Керенский призвал к защите демократии от кайзера и заявил: «Как военный министр я рад засвидетельствовать, что разум армии – со мной, и я с ним»30.
Летом 1917 г. новый Главковерх вновь зачастил на фронт, демонстрируя приверженность идеям революции, он рассказывал истории о том, как плохо относилась к нему императрица, и потакал планам поддерживавшего его Керенского31. Примером таких речей может послужить выступление Брусилова в Ставке. Встретившись с представителями Совета солдатских и рабочих депутатов, он заявил им: «Я вождь революционной армии, назначенный на мой ответственный пост революционным народом и Временным правительством по соглашению с Петроградским Советом солдатских и рабочих депутатов; я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда. В настоящее время революции я считаю деятельность советов солдатских и рабочих депутатов и войсковых комитетов в высшей степени важной, необходимой и отвечающей требованиям времени. Когда я был главнокомандующим на Юго-Западном фронте, мною были организованы войсковые комитеты гораздо ранее, чем о том последовали соответствующие приказы. Я всегда работал в контакте с ними и на своем опыте убедился в их огромном значении»32.
Для встреч на фронте организовывались митинги, где Брусилов часами говорил речи, подражая Керенскому в приемах. Он так же держал в левой руке фуражку, пытался жестикулировать, также старался не произносить слово «наступление». Часто демагогия ставила его в неловкое положение. Обходя в Двинске строй почетного караула, явившегося из наиболее сохранившейся части с 30-минутным опозданием, Брусилов протянул руку солдатам-ординар-цам, державшим «на караул». Возникла неприятная заминка. Очень часто эти встречи с разложившимися частями заканчивались полным провалом33.
