Никто не выVOZит эту жизнь - Герман Умаралиевич Садулаев

как, мы бы сказали, обычаи. Вместе с этим, в связи или параллельно, появились речь и организованное речью мышление. Ритуалы, ранее принимаемые как данность, теперь должны были быть осмыслены и рассказаны словами. Так возникли мифы и священные песни. Из песен и ритуалов постепенно вырастал культ. Культ становился религией и культурой. Религия и культура растут так же, как мозг, слоями. Торт «Наполеон». Древние слои никуда не деваются. И в монотеистическом христианстве, и в научном мировоззрении обязательно присутствуют пласты тотемизма, анимизма и шаманизма. В общем, всё это симптомы нашего заболевания. Всё это случилось с нами потому, что мы больные ублюдки. Но! Доктор, я говорю, но! Этим всем мы боремся. Мы выживаем. Мы стремимся достичь стойкой ремиссии. Вся наша культура является набором компенсаторных функций для комплекса наших природных психических заболеваний. А причина болезни – в нарушении гормонального баланса. Химия и жизнь. Возьмём серотонин. Его называют гормоном счастья. На самом деле это гормон Бога. Если Бог есть, то он как-то связан с серотонином. Может, он его генерирует где-то, я не знаю. Может, он с помощью регулирования уровня серотонина управляет Вселенной. Когда у человека серотонин в норме, то он, ну, нормальный такой человек. В меру радуется, в меру печалится. В меру верит. Прихожанин какой-то церкви. Когда у человека пониженный серотонин, то он ходит мрачный и чувствует, что Бог оставил его. Он принимает аскезу и начинает совершать ритуалы. Бьёт земные поклоны, ходит крестными ходами, ныряет в прорубь, бичует себя бичами, записывается в кружок анонимных алкоголиков или начинает проходить когнитивную терапию, иногда возвещает конец света и вообще ведёт себя как Савонарола. А бывает, что у пациента передоз. Это называется серотониновый синдром или серотониновая интоксикация. В 12 % случаев это летально. То есть у человека тахикардия, гипертензия, гипертермия и он отдаёт Богу (серотонину?) душу. Но бывает и иное течение. Эйфория. Пациент чувствует, что Бог очень доволен им. Бог любит его. Бог везде! Да он сам – Бог. И это такое счастье! Ну, там, эпилептические припадки бывают. Галлюцинации. Пациент видит богов и ангелов. Говорит с небесами. На языках. Танцы танцует. Гиперактивность тоже. Может не есть, не спать, целыми днями ходит, радуется и всем проповедует, чтобы тоже возлюбили Христа или, там, Кетцалькоатля. Такой, конечно, становится учителем и пророком. А бывают пациенты с серотониновой биполяркой. У них то аскеза и конец света, в этот период они основывают инквизицию и монашеские ордена, то возрадуйтесь, Бог есть любовь, и тогда они всех спасают и любят, если их не успевают сжечь на костре те, кого они в депрессивной стадии назначили инквизиторами. Это немного грустно. Ладно – секс. Эндорфины. Привязанность, верность, любовь – окситоцин. Но вера? Веру-то за что химией? Однако Господь так устроил, что количество и качество веры и всяческое религиозное рвение в человеке регулируются с помощью серотонина. Так вот. Салофт увеличивает уровень серотонина. И я стал его пить. Но пил недолго. На третьей неделе у меня начались зрительные и слуховые галлюцинации. Если бы я не был циником, получающим знания о мире в основном из описаний препаратов, которые печатают очень мелким шрифтом на очень тонкой бумаге, чтобы больше текста поместилось, и засовывают в каждую коробку с лекарствами, то я бы подумал, что у меня открывается третий глаз и, ну, не знаю, третье ухо; в общем, что я духовно прогрессирую и скоро стану продвинутым и просветлённым, но я знал, что это побочка от салофта, и приём препарата прекратил. А на сеансе у Игоря Олеговича, так, кстати, звали моего психоаналитика, решил рассказать про детство. Он не спрашивает и не спрашивает. Решил, что сам расскажу. Не думайте, Игорь Олегович, что я вам сейчас открою какую-то тайну. Детство у меня было самое обыкновенное. Советское детство. Ходил в школу. Состоял в пионерской организации. Дома меня в меру били, если я вёл себя плохо. Но это было нормально, тогда били всех. На улице тоже, бывало, поколачивали. Но ничего особенного. В общем, даже не знаю, чем вас порадовать. Обычно надо рассказать о какой-то сексуальной перверсии. Но у меня не было ничего такого. Мастурбировать начал как все, лет в тринадцать. Курить тоже. Учился на четвёрки и пятёрки. Занимался в спортивных секциях: сначала футболом, потом боксом. Зимой я жил в городе и ходил в школу. А на лето уезжал в деревню к бабушке. Там была тёплая большая река, сады с яблоками и грушами, комары и лягушки, сверстники-шалопаи и чувство, что время никогда не закончится, что оно бесконечно-вечное, и каждый раз будет наступать утро, и солнце разбудит меня ласковыми лучами, и я, как был, в трусах, побегу купаться, и буду играть весь день, а потом вечером усну на минутку только и – опять солнце. Так, наверное, живут боги в Вальхалле. В одно лето (какой же я окончил класс? шестой? седьмой? или пятый?) к старшей сестре приехала её подруга из города. То есть она приехала к нам, потому что мы все тогда были у бабушки. Эту подругу звали Розой. Она была симпатичная, наверное. Такая большая. Высокая. С тяжёлыми, налитыми соком земли округлыми бёдрами. С очень высокой грудью. У неё были длинные тёмные волосы и карие глаза. Я спал в пристройке один. Утром она приходила ко мне, садилась на кровать и спрашивала: «Ну что, Юра? Возьмёшь меня замуж?» Я краснел и мычал что-то невразумительное. Мне было стыдно. Потому что по утрам что-то странное стало происходить с моим петушком. Он как-то сам собою вытягивался и только что не кукарекал. Она замечала и нарочно ложилась на это место грудью, тормоша меня. А иногда засовывала руки под одеяло. Вроде как хотела пощекотать. Но не щекотала, а шарила. Нащупывала его. Я старался избегать встреч с Розой. А она подлавливала меня в самых неожиданных местах. И однажды окончательно подловила. Я лежал в тенёчке под яблоней за малиновыми кустами в саду, в самом дальнем его уголке. Меня разморило от жары, и я немного дремал. Она встала надо мной и сказала: «Вот ты и попался, Юра!» Как бы шутила. Но не шутила. Я действительно попался. Она опустилась на траву рядом со мной. Стала что-то говорить, говорить, а сама трогала меня руками везде. Меня взяла оторопь, я едва мог пошевелиться. Она стащила с меня шорты и взяла в руки мой детский орган. Я почувствовал странный зуд, и вообще чувства были очень странные, словно я на чёртовом колесе,