Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
Одним из первых шагов Керенского на воинском поприще стала публикация «Декларации прав солдата» 10 (23) мая. 11 (24) мая она была введена приказом министра по армии и флоту. Некоторые ее положения звучали как весьма похвальная декларация, как, например, статья 8: «Взаимоотношения военнослужащих должны основываться при строгом соблюдении воинской дисциплины на чувстве достоинства граждан свободной России и на взаимном доверии, уважении и вежливости». При этом статья 9, отменявшая обязательную ранее словесную этику армии, вводила вместо нее новую, иногда звучавшую странно для все еще воевавшей армии. Так, например, вместо старорежимного «так точно» предполагалось отвечать «да» или «постараемся»60. Последняя форма ответа отнюдь не предполагала категоричности при выполнении отданного приказа. Документ, фактически заменявший Устав, стал новым, довольно мощным ударом по сторонникам сохранения дисциплины, но тем не менее недовольство Керенским слева постепенно нарастало.
Эффект «Декларации…» был недолговечен, ее содержание не удовлетворяло и большевиков. Им была нужна безбрежная демократия. «Выборные войсковые комитеты, – писал в «Правде» 16 (29) мая Г Зиновьев в статье с показательным названием “Декларация прав или декларация бесправия.
Вниманию солдат”, – имеют право внутреннего самоуправления. Это хорошо. Но выбирать своих начальников солдаты не имеют права. А между тем без этого говорить о демократической армии просто смешно. Какая же это декларация прав? В этом самом важном, самом больном вопросе это декларация бесправия для солдат и декларация прав для командиров… Обидно и больно читать важнейшие пункты “декларации прав”. Не это называется демократизировать армию, гражданин Керенский»61. Очевидно, с последним доводом Зиновьева Керенский был согласен.
Он готовился к снятию одиозного для большевиков и для себя Главковерха. С приходом Керенского в Военное министерство значительно ускорилось принятие положения о военных комиссарах в армии. Оно было разработано Петросоветом еще в апреле, но тормозилось Ставкой. Разумеется, Алексеева не могли устроить такие положения, как неподконтрольность комиссаров военному командованию и Военному министерству (только Петросовету). Теперь «Положение.» было принято военным министром и направлено в Ставку для исполнения. Комиссар назначался по согласованию с Военным министерством, но оставался в подчинении Петросовета62.
Аппарат, который интриган нового государственного порядка явно собирался использовать для контроля над армией, был создан. Оставалось только одно – показать себя подчиненным. На следующий день после издания «Декларации прав солдата» «министр из рабочих» проезжал через Могилев по пути на фронт. Почему-то поезд Керенского прибыл в этот город в 5 часов утра и на встречу с собой, в поезд, «заложник демократии» пригласил только начальника штаба Ставки – генерала Деникина. Впрочем, разговор был почти бессодержательным, за исключением одного. Так же, как и Гучков, Керенский начал с желательности чистки верхов армии, назвав прежде всего имена генералов Гурко и Драгомирова. В Ставке воцарилось напряженное ожидание. Оно было небезосновательным63.
Фигляр власти в армии
Кроме обычных для себя интриг, новый министр занимался еще одним делом: он готовил успехи на фронте, которые должны были доказать всем правоту выбранного победившей демократией курса. Делал он это так, как мог, то есть много, часто и красиво призывал к действию. В пример своим подчиненным он готов был поставить самого себя. 12 (25) мая Керенский подписал приказ по армии и флоту о подготовке к переходу в наступление: «Воины, офицеры, солдаты и матросы! В великий грозный час жизни родины нашей воля народа призвала меня стать во главе вооруженных сил Государства Российского. Безмерно тяжело новое бремя мое, но, как старый солдат революции, беспрекословно подчиняясь суровой дисциплине долга, я принял перед народом и революцией ответственность за армию и флот. Все вы, воины свободной России, от солдат до генерала, выполняете тяжкий, но славный долг защиты революционной России. Только этот долг – помните это. Но, защищая Россию, вы боретесь за торжество великих идеалов революции, за свободу, равенство и братство. Ни одной капли вашей крови не прольется за дело неправды. Не для захватов и насилий, а во имя спасения свободной России вы пойдете вперед, туда, куда поведут вас вожди и Правительство. Стоя на месте, прогнать врага невозможно. Вы понесете на концах штыков ваших мир, право, правду и справедливость. Вы пойдете вперед, свободные сыны России, стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине»1.
Вслед за этим призывом министр отбыл в Севастополь и далее отправился в многочисленные поездки по армиям, призывая готовиться к защите завоеваний революции. Его бурно приветствовали2. Предшественнику триумфатора было уже не до аплодисментов. 16 (29) мая в Москве открылся 3-й съезд военно-промышленных комитетов. Около тысячи делегатов, представители Земгора, различных общественных организаций и правительства слушали речь Гучкова. Тот говорил о том, что к старому возврата уже нет, и о сильнейшем разочаровании совершившимися изменениями: «Господа, положение страны тяжелое, но не безнадежное. Наш долг – работать до конца, и пусть наша последняя надежда исчезнет с последним дыханием нашей жизни… Нам не на кого возлагать теперь ответственность. Вся ответственность лежит теперь на наших головах, и пусть не заклеймят нас грядущие поколения проклятием за то, что мы в этот тяжкий день испытаний, который выпал на долю нашей родины, оказались не на высоте»3. Следующий оратор – Коновалов – был гораздо менее патетичен. Он заявил, что страна находится накануне катастрофы, в которую и провалится, если руководство Советами не справится с движением масс4. Руководство это в лице нового военного министра находилось в пути.
Поездка на фронт в новом качестве была весьма важна для Керенского. Это был его первый контакт с армией в новом качестве. На Юго-Западный фронт военного министра сопровождали представители союзников Альбер Тома, генералы Ниссель и Нокс5. Керенскому чрезвычайно важно было продемонстрировать свои способности перед ними, и он делал для этого все возможное. Иногда он терял абсолютный контроль над толпой, иногда, как и Гучкову, ему удавалось повести ее за собой. Впрочем, это было не столь важно. «Слова не могли бороться с фактами, – оценивал сложившуюся ситуацию Деникин, – героические поэмы с суровой прозой жизни. Подмена Родины Свободой и Революцией не уяснили целей борьбы. Солдатская масса, падкая до зрелищ и чувствительных сцен, слушала призывы признанного вождя, и он, и она воспламенялись “священным огнем” с тем, чтобы на другое же утро перейти к очередным задачам дня: он – к дальнейшей “демократизации армии”, она – к “углублению завоеваний революции”»6.
Но Керенский все еще надеялся добиться своего словами и довольно дешевыми театральными приемами. Став военным министром, он сменил штатский пиджак на френч защитного цвета, летом 1917 г. у него разболелась рука: бывший адвокат носил ее на черной повязке через плечо, что придавало фигуре «демократизатора армии» оттенок романтизма. Министр был похож на раненого героя7. Приемы Керенского пока что вызывали умиление: пресса назвала его Сен-Жюстом русской революции, «существом особым, чуждым человеческих слабостей», в отличие от своего французского оригинала принципиально отказавшимся от кровопролития, и в этом явившим «.то вечное, что очищает и облагораживает всякий факт истории, поднимая его на прозрачный воздух, передавая его благожелательным солнечным лучам – сострадание»8. Его выступления были весьма театральны, а призывы к толпе походили на заклинания.
Образно говоря, до февраля 1917 г. Верховный главнокомандующий уговаривал держать оборону или переходить в наступление главнокомандующих фронтами, а после революции все вплоть до военного министра убеждали уже солдат и унтер-офицеров. В первый период войны, несмотря на низкий уровень управления, армия показала себя с самой лучшей стороны. «В минувшую Великую войну, – отмечал историк русской армии А. А. Керсновский, – Россия одна приняла на себя удар половины сил вражеской коалиции. Другую половину поделили между собою Франция, Великобритания, Италия и Соединенные Штаты, страны, гораздо лучше снабженные боевой техникой. Боевое напряжение каждой русской дивизии было в несколько раз выше такового же любой союзной дивизии»9. После 1917 г. о таких результатах не могло быть и речи. С другой стороны, армия получила зрелищные встречи со своим руководством.
При встрече с дивизией в Подгайцах 13 (26) мая 1917 г. Керенский в течение двадцати минут говорил о «мистической Свободе», которую получила Россия. Керенский нередко прибегал к простому демагогическому приему – заклинал защитить страну, революцию, землю и волю, и требовал, чтобы винтовку вручили и ему, чтобы он мог пойти вперед – победить или умереть. По очереди вместе с присутствовавшим на митинге Брусиловым Керенский размахивал красным знаменем, пытаясь встать выше генерала и махать энергичнее его. Речь прерывалась бешеными аплодисментами и заверениями толпы в 12 тыс. человек, что свободные люди свободной страны пойдут сражаться за Россию с радостью в сердце. По окончании речи солдаты отнесли Керенского на плечах в автомобиль10. Вслед за отъездом министра Георгиевские кавалеры 3-го Кавказского армейского корпуса «по единодушному желанию всех чинов корпуса» присудили «первому гражданину, министру революционных российских войск армии и флота Александру Федоровичу Керенскому пожаловать Георгиевский крест 2-й степени за № 27087», который солдат 2-го Кавказского инженерного полка Д. А. Виноградов «сорвал со своей груди и передал министру в знак своей преданности и понимания долга». Корпус отправил делегацию в столицу, вручать крест11. Это был триумф.
