Лесная гвардия - Сергей Иванович Зверев
Женщина округлила в ужасе глаза:
– Как, они все еще в лесу? Вы что, так и не поймали их?
Карл отмахнулся в ответ:
– Столько хлопот после пожара, людей не хватает. Никто не будет их ловить, сдохнут сами без еды. Это же не люди, это ходячие трупы. Они в лагере мрут как мухи, а мы их там кормим и даем кров. Я уверен, в лесу они давно уже утонули в болоте или замерзли насмерть. Не беспокойся, со мной ты в безопасности. – Вагнер снова сонно потянулся и зевнул. – Глаза слипаются, так хорошо на мягкой перине.
Анна подхватила поднос:
– Я налью еще рюмочку настойки, тебе надо отдохнуть. Завтра важный день.
На кухне она тщательно отмерила снотворное на травах и влила его в настойку. Правда, когда вернулась в спальню, то вздохнула с облегчением – немец уже крепко спал, оглашая спальню мерным храпом. Анна тут же погасила везде свет, оставив лишь маленькую керосинку на кухне. На подоконнике уже лежали приготовленные карандаш и лист бумаги. Она кинула взгляд на стрелки будильника – у нее три часа до рассвета, чтобы написать записку партизанскому отряду, отнести ее в тайник и вернуться обратно, пока не проснулся гость. Анна торопливо нацарапала послание, с отвращением стащила с себя кружевной наряд, натянула ушитый костюм мужа и бросилась как можно быстрее через задворки в сторону леса.
Когда она вернулась обратно, Карл еще крепко спал. При виде его рыжих усиков, ненавистной формы на спинке стула рядом с супружеской кроватью ее накрыло такое отвращение к самой себе и к спящему мужчине, что Анна бросилась на кухню и схватила нож. Но замерла в дверях, вслушиваясь в тяжелый храп. Всадить этот нож ему в горло, чтобы проклятый фриц сдох и никогда больше не мучал невинных людей в лагере смерти.
Но она снова увидела в отражении рядом с фаянсовым умывальником свою мать, та строго покачала головой – нельзя, ты сильная, ты должна держаться, терпеть ради других: ради высокого нескладного Сашки, верного, почти бестелесного Якоба и его жены, ради тысяч людей, что мечтают выйти из заключения и вновь стать свободными.
Глава 8
После долгой надсадной работы каждая клеточка в теле налилась болью. В голове гудело, виски пульсировали, хотелось лечь, закрыть глаза хотя бы на секунду, утонуть в черном обмороке, где нет усталости и бесконечного ожидания автоматных очередей и собачьего лая. Но горизонт уже наливался серым, предупреждая о восходе солнца.
Канунников кивнул товарищам:
– Все, ребята, теперь только в пещере работать. Трубу сейчас заведем, сверху мхом закидаем, можно будет разводить керосинку. Фрицы после вашего побега могут снова прочесать лес.
Никодимов задумчиво вонзил нож в слой торфа, который служил крышей вырытой в холме пещеры:
– Дырки прорубить для освещения, веток накидать – вот и свет с маскировкой.
Александр кивнул и сунул топорик Сене.
– Делайте. Потом один на карауле, двое внутри. Я на тот край болота за новостями. Через полчаса вернусь. Позывные помните?
– Уху, – изобразил сову Бурсак, блеснул задорным взглядом и принялся ювелирно вырубать крошечное отверстие в земляном слое.
Саша старался не смотреть на их руки. За ночь, которую спецы провели над деталями будущего клина, вручную подручными инструментами придавая железкам нужную форму, пальцы и ладони сначала покрылись кровавыми волдырями, потом кожа лопнула, и образовались черные от сукровицы и железной пыли язвы. Руки были стерты едва ли не до костей, от боли скручивало тело, выламывало нутро, но инженеры терпеливо и методично точили, шлифовали, притирали кривые самодельные края. В груде разрозненных железных крюков, болтов, уголков уже угадывалась будущая конструкция – широкая металлическая полоса на платформе с выемкой и толстым креплением из двух болтов.
Никодимов толкнул Лещенко плечом:
– Тряпками руки перевяжи и иди в караул. Я крепежи притру. Глянешь к полудню, надо ли резьбу добавлять.
Николай вытянул вперед руки, которые превратились в окровавленные, раздувшиеся клешни.
– Валя, я до локтя их сотру, а клин сегодня сделаю. – Его трясло от волнения. – За Танечку мою готов умереть. Как подумаю, что фрицы ее сейчас в теплушке, как животное, в такой же лагерь на смерть везут… – Он понизил голос. – Валя, клянусь тебе, если не выйдет, я… я не знаю, что сделаю. В лагерь вернусь и голыми руками передушу, сколько успею, душегубов этих. Сдохну, но хоть одного немца с собой в могилу заберу!
– Ладно. – Никодимов чувствовал, что его руки от усталости уже висят безжизненными плетьми. – Затащи оборудование внутрь, мох приготовь. Полчаса, и я на караул встану. – Он с усилием моргнул слезящимися от бессонной ночи красными веками. – Воды бы, что ли, глотнуть.
Вдруг будто по волшебству повеяло съестным ароматом. Из шуршащих кустов выскользнула Зоя с дымящимся котелком в руках.
– Вот, принесла чаю. – Девушка опустила свою ношу, достала из-за пазухи завернутые в тряпицу толстые ломти хлеба, щедро проложенные кашей. – И харчей.
Лещенко, не отрываясь от монотонных движений рашпилем, велел Бурсаку:
– Сеня, чего расселся, помоги девушке.
Парень неловко, бочком сполз с холма и подхватил тряпицу, стараясь не замарать ткань сукровицей. При виде разбухших рудяных ладоней девушка ахнула:
– Вас обработать надо и перевязать срочно. У нас в лагере есть порошки какие-то, дядя Якоб скажет, что поможет. Я принесу. И воды. – Она осторожно взяла мужскую руку, чтобы внимательнее осмотреть раны.
От ее заботы и без того сгорающий от стеснения Сеня опустил голову и застыл с комом в горле. Зоя оглянулась по сторонам:
– А Саша где? Новости есть по составу? Что командиру говорить?
Бурсак рядом с Зоей не знал, куда деть смущенный взгляд. Его манили ее волосы, голубые сияющие глаза и нежный румянец во всю щеку, но он мысленно ругал себя: «Чего удумал, дурак. Война кругом, какие тут сердечные дела могут быть!» А сам не смел поднять глаза, ответить на ее вопросы. При этом не было сил, чтобы шагнуть в сторону и продолжить свою работу.
Валентин улыбнулся, распознав смущение молодости – стоят, потупив взгляды, не могут слова друг другу сказать. Как же сильно желание жить и любить. Словно упрямый нежный росток пробивается через камни, так огонь в груди разгорается даже в самых жутких условиях, когда вокруг лишь смерть и безнадежность.
Сенька наконец выдавил:
