Лесная гвардия - Сергей Иванович Зверев
– Обивай стены, я за брезентом. На нем сейчас весь торф вытащим.
Остальные дружно заторопились благоустраивать новое жилище. Никодимов начал собирать мох и лапник, чтобы выстелить пещеру изнутри, Лещенко копался в привезенных деталях, выискивая, что им понадобится для создания механизма в первую очередь.
Глава 7
День пани Агнешки проходил без радостного воодушевления. Все утро она провела в бане, где долго и тщательно отмывалась земляничным мылом. Потом долго колдовала с волосами, насаживая их на самодельные папильотки из газет. Из сундука в подвале достала часть своего свадебного наряда – кружевную белую комбинацию и чулки с широкими подвязками-бантами. Долго перебирала в старом шкафу свои платья, пока не выбрала жемчужного цвета, с большим белым воротником. Механически одевалась, вытаскивала свернутые бумажки из тугих кудряшек, проверяла, готов ли пирог в печи-голландке.
Хотя в доме было сильно натоплено, Анна никак не могла согреться. Уже накинула поверх платья теплый платок, а все еще чувствовала зябкость, которая расползлась колючками по всему телу. Она была почти готова к выходу, когда бросила взгляд на часы и потянулась к зеркалу, чтобы накрасить губы.
Вдруг в мерцающем отражении трельяжа она увидела свою мать. На несколько секунд остановилось дыхание, стрелки часов замерли, Анна никак не могла отвести взгляда от родного лица. Потом наваждение отпустило – это же ее собственное лицо, ее отражение в старой дубовой оправе. Сейчас, когда ей перевалило за тридцать, ее лицо стало точной копией материнского.
Аня до сих пор помнила тот день и ту застывшую маску вместо привычного любимого лица мамы – суровые складки опущенных губ, потухшие глаза, остановившийся в одной точке взгляд.
Тогда она, двадцатилетняя студентка, не понимала, что произошло. Они несколько часов ждали в темном коридоре у двери в кабинет какого-то чиновника с ворохом бумажек в руках: характеристики на советскую гражданку Анну Кораблеву с места учебы, из домоуправления, с места работы родителей; биография, написанная круглым почерком отличницы; заявление на регистрацию брака с гражданином Польши Владом Дашевским.
Остальные просители по очереди запрыгивали в кабинет испуганными зайцами, зажав в руках собранные документы, чтобы получить последнюю подпись, самую важную – разрешение на выезд из СССР в зарубежную страну. Выходили почти все в слезах, поникшие и бледные. Букеты из бумажек в руках безвольно свисали, будто растеряв свою силу. От этого взволнованная Аня начинала шептать матери на ухо:
– Мамочка, ну все же будет хорошо. Не может этот товарищ всем отказывать. У меня ведь хорошие характеристики, и у Влада. В конце концов, мы любим другу друга, мы хотим просто пожениться. Это же так хорошо, мамочка. Неужели он будет против любви?
Когда они остались в коридоре последними, мама вдруг расстегнула пуговицы на блузке, обнажив пышное декольте, мазнула по губам красным из блестящего тюбика и приказала дочери:
– Сиди здесь, не входи ни в коем случае. Даже если… что-то услышишь. – Пальцы вдавили Аню в жесткое сиденье стула. – Сиди и терпи. Так надо. Ни звука.
Хлопнула дверь, потекли долгие минуты ожидания. В кабинете раздавались приглушенные голоса, неясная возня, шорохи, но девушка, напуганная неожиданным материнским приказом, боялась шелохнуться. Она застыла, как каменное изваяние, боялась даже поднять глаза, а по спине полз колючий холодок ужаса.
Через полчаса мать вышла из кабинета, молча схватила ее за рукав и потащила к выходу. Помада размазалась вокруг рта, юбка нелепо задралась, а полушария грудей прыгали в распахнутом вырезе. Но она не замечала беспорядка – тащила дочь стальной хваткой по коридорам до самого крыльца. Лишь там сунула ей в руки документы, придавленные сверху заявлением с размашистой резолюцией «выезд разрешен» и красным оттиском печати:
– Можешь ехать.
Вот тогда врезалось ей в память лицо мамы – искаженное гримасой, словно раздавленное этой красной печатью. Оно навсегда с тех пор остановилось в брезгливом ощущении невидимой грязи, что размазана лапами чиновника по женскому телу.
Потом был отъезд в Польшу, свадьба с Владом и долгие годы счастливой жизни.
Что сделала для нее мать, Анна поняла лишь потом, оказавшись в Польше. В чужой стране на нее хлынул поток сплетен, рассказов о красном терроре, о репрессиях и тиране, что правит страной. Она не верила, пыталась навестить родственников, писала письма, в ответ раз в полгода получала короткие, вымаранные цензурой ответы на четвертушках листов в линейку.
После смерти родителей память заботливо убрала эти воспоминания в дальний ящик.
А сейчас вместе с ее свадебным нарядом жуткие воспоминания вытряхнулись из сундука памяти и черной вуалью боли отразились на лице. Под ними миловидная внешность превратилась в каменную маску с застывшей улыбкой-оскалом и потухшим взглядом. От лица мамы в зеркале сердце заколотилось болезненными толчками, но Анна сама себе покачала головой – пришло время отдать долг. Теперь она взрослая и пожертвует собой, своей чистотой, чтобы спасти других людей от насилия нового тирана.
К комендатуре она подходила медленно, сложив руки под накидкой и впившись ногтями до крови в собственную ладонь, чтобы не закричать от ужаса. Почерневший труп лавочника так и висел на веревке, пугая местных жителей и напоминая, что ждет любого, кто посмеет идти против новой власти в Польше.
Перед глазами уже плыли черные круги, когда над ухом раздался знакомый голос и Анну окутало табачным облаком.
– Пани Агнешка, я думал, вы уехали, как обычно, в город.
Она постаралась улыбнуться:
– Нет, Карл, я осталась из-за вас. Мы ведь так давно хотим провести с вами вместе вечер. Приглашаю вас после службы на свой фирменный пирог.
Офицер от долгожданного предложения вспыхнул улыбкой под рыжими усиками. Он уже неделю ухаживает за упрямой вдовой, и вот наконец крепость сдалась. Немец склонился над нежными пальчиками в галантном старомодном поцелуе. Агнешка терпеливо дождалась, когда он поднимет голову, и поспешила в сторону своего дома – половина задания выполнена.
Остаток пути она бежала бегом, не обращая внимания на удивленные взгляды соседей. Анна не могла показать никому то, что рвалось изнутри. Черная невыносимая тоска вскипала, как жуткий ожог, жгла глаза. Как только она захлопнула за собой тяжелую дверь, боль вылилась протяжным, полным безысходности воем:
– Мама, мамочка! Мамочка моя! Мама!
Вечером, когда Агнешка успокоилась, она расставила на столе чайный сервиз, нарезала крупными кусками пирог…
Ее товарищи в лесу пили кипяток, отмечая «новоселье» на болотном холме. Железные запчасти не позволили им поместиться в выкопанной пещере, поэтому они разместились в зарослях вереска, набросав сверху свежий
