Японское искусство войны. Постижение стратегии - Томас Клири
В то время как Мусаси говорит о боевых искусствах как способе сделать карьеру и практикует их как науку и жизненный путь, подход к этой проблеме Ягю в большей степени ориентирован на этику. Различие выступает не слишком отчетливо, если бусидо – неписанный кодекс самурая – вольно соединять с дзэн-буддизмом или если рассматривать такого откровенного дуэлянта, как Мусаси, в качестве живого воплощения дзэнского духа. В отличие от неутолимого желания Мусаси побеждать, концепция нравственной необходимости Ягю Мунэнори значительно ближе сокровенной сути буддизма:
«Неверно полагать, будто боевые искусства придуманы только для того, чтобы убивать людей. Они предназначены не для того, чтобы убивать людей, но для того, чтобы уничтожать зло. Даровать жизнь многим людям, убив зло одного человека, – в этом заключается подлинная стратегема.
В старину говорили: “Меч есть орудие неблагоприятного знамения, оно противно Пути Неба. Путь Неба заключается в том, чтобы использовать его только тогда, когда это неизбежно”.
Меч является орудием зла потому, что Путь Неба есть Путь, дарующий жизнь всем существам, поэтому то, что используется для убийства, есть орудие зла. Вот почему то, что противоречит Пути Неба, достойно презрения.
Однако говорится и о том, что использовать оружие, когда это неизбежно, – тоже соответствует Пути Неба. Что это означает? Хотя с весенними ветрами начинают расцветать цветы и зеленеть травы, с осенними заморозками листья всегда опадают, а деревья – засыхают. Это – принцип природы.
Так происходит потому, что представляется справедливым покончить с тем, что уже завершено. Люди могут воспользоваться ситуацией, чтобы творить зло, но когда зло завершено, на него нападают. Вот почему сказано, что использование оружия в том случае, когда это неизбежно, тоже соответствует Пути Неба.
Может случиться так, что мириады людей будут страдать из-за зла, творимого одним человеком. В таком случае убийство одного спасает мириады. Разве это не есть тот самый случай, о котором сказано: “Меч, который убивает, есть меч, который дарует жизнь?”»
Доктрина убийства одного тирана ради избавления множества людей от угнетения присутствует в учении конфуцианца Мэн-цзы, буддийской «Сутры Великой смерти» и предшественников буддийской школы Тэндай. В Японии, однако, ей не уделяли слишком большого внимания, причем даже самураи, которые могли бы с ее помощью и найти «нравственное оправдание» своему делу, и обосновать свой приход к власти в стране в результате победы над старой аристократией.
Утагава Куниёси. Тэраока Хэйэмон Нобуюки изображен с деревянным ведром и черпаком. Он заливает водой угли в жаровне. XIX в.
В этом отношении буддийская политическая мысль Японии отличается от китайской; в Китае, как известно из истории, происходило куда больше народных восстаний, вдохновляемых буддийскими сектами. Однако, по-видимому, различие это объясняется не столько спецификой буддийского учения в каждой из двух стран, сколько разной политической философией. Если в Китае легитимность восстания против тирании была четко обозначена уже в сочинениях классической философии, политическая мысль Японии, на которую в огромной степени повлиял синтоизм, рисовала правящий класс как по природе своей превосходящий крестьянство, и потому его социальные и политические привилегии в сравнении с последним казались непререкаемыми.
В данной связи стоит отметить, что в сочинении Ягю Мунэнори буддийская этика ставится выше авторитарной концепции преданности господину, которую бусидо почерпнуло из государственной идеологии, представлявшей собой синтез учения синто и официального конфуцианства. Хотя сам Ягю Мунэнори был учителем сёгуна, его собственный учитель – дзэнский наставник Такуан – не уставал осуждать его и увещевать о таящейся в этом опасности. Ягю, в свою очередь, продемонстрировал подлинно дзэнский характер в своем критическом отношении к системе и практике государственного управления. В основе его боевого искусства лежала непокорность перед бренной властью, как это часто бывало у других воинов-самураев. Несмотря на то что этические идеи Ягю формировались в условиях жестко иерархичных взаимоотношений, характерных для японской государственной машины, а быть может, именно поэтому они обращены прежде всего к объективности.
«Правителей окружают вероломные предатели, которые в присутствии вышестоящих выказывают себя справедливыми, но при этом свирепо взирают на своих подчиненных. Пока они не получат взятку, они представляют хороших людей плохими, и в результате невинные страдают, в то время как виновные торжествуют. Видеть возможность всего этого даже важнее, чем раскрыть тайный заговор.
Государство – это государство правителя, а народ – это народ правителя. Служащие непосредственно правителю являются точно такими же подданными правителя, как и те, кто служит в удалении. Насколько разделены они? Они подобны рукам и ногам на службе правителя. Разве ноги чем-то отличны от рук только потому, что более удалены? Раз и те, и другие ненавидят боль и стремятся к одному и тому же, что можно назвать ближним, а что дальним?
Утагава Куниёси. Урамацу Хандаю Таканао сбит с ног тяжестью засыпанной снегом ветки, которую сам же срубил невзначай, разминки ради. XIX в.
Поэтому люди возненавидят даже честного правителя, если ближние к правителю угнетают дальних и заставляют страдать невинных.
Рядом с правителем всего несколько человек, быть может, пять или десять. Большинство же людей удалено от него. Когда множество людей ненавидит правителя, они будут выражать свои чувства. Если же те, кто находится рядом с правителем, будут преследовать личные интересы, не будут действовать с учетом интересов правителя и, таким образом, будут нести службу так, что народ его возненавидит, когда придет время, ближние к правителю первыми же и нападут на него.
Здесь дело в том, что творят находящиеся рядом с правителем, а вовсе не в его ошибке. Желательно, чтобы правитель видел возможность такого положения дел и поступал так, чтобы удаленные от него не оказались лишенными его благодеяний».
Здесь Ягю рекомендует тактику, хорошо известную и используемую в тех случаях, когда отсутствует надежный механизм, который давал бы возможность обращаться с вопросами к правителю. Вместо того чтобы подвергнуть критике правителя, Ягю клеймит за недостатки в управлении государством его советников. В Японии авторитет власти был настолько высок, что у ее кормила вполне могли стоять слабые люди, при этом нисколько не компрометируя саму власть. Таким образом, придворные, окружавшие правителя, могли быть главной движущей силой управления и при этом избегать личной ответственности при внешнем единодушии, осененном благословением обладающей непререкаемым авторитетом царственной особы.
Таким образом, Ягю косвенным образом признает ограниченность реальной власти правителя как индивидуума, но это лишь усиливает осознание им необходимости для правителя видеть то, что на самом
