Лесная гвардия - Сергей Иванович Зверев
– Не бросайте старика, прошу вас. – Он неожиданно рассмеялся дробным дребезжащим смехом, и это веселье его было с привкусом горечи. – Вот ведь, алтэр Якоб! Жена в гестапо, еле дышу, при этом так жить хочется. Иду и думаю, хоть бы до зимы дотянуть, снежок увидеть. Верю, надеюсь, что все образуется. Руфь вернется, Гитлера прогонят. Заживем, как прежде, обычной жизнью. Как прежде… Йоцмах, клоц, повис на шее у гоев.
Старик забормотал что-то на непонятной смеси языков, очевидно, от усталости теряя ясный разум. Александр перехватил его за пояс, почти взвалил на себя:
– Не говорите так. Вы нам нужны. Знаете местность, понимаете языки. Разбираетесь в лекарствах. Мы как дети здесь, не знаем, как действовать, куда идти. Нам пригодится ваш опыт.
Только старый Баум эти слова не слышал, он продолжал печально вздыхать и что-то бормотать себе под нос. В ночном мраке никто не видел, что по изрытому морщинами лицу провизора катятся крупные слезы. Якоб Ааронович оплакивал свою жену, которая сейчас умирала на холодном полу крошечной камеры в гестапо, свою мирную жизнь, горевал над всем миром, чье размеренное существование сломало желание тирана заполучить власть над всеми народами и государствами. Он вполголоса слал на идише проклятия Гитлеру, собирая все ругательства, что узнал за свою долгую жизнь.
Добравшись до лагеря, путники устало повалились прямо на землю, все-таки голод и тяжелые условия изрядно истощили крепкие организмы. Зоя выскочила из землянки им навстречу:
– Наконец-то! Страху я тут одна натерпелась! Чуть с ума не сошла.
Она, как и Франтишек, кинулась к теплым вещам, потому что всем телом дрожала от холода, оставаясь в тонком платьице и накинутом на плечи пальто покойного Дашевского.
– Ох, одеяло, какое толстое! Хлеб!
Елизавета мягко отстранила ее в сторону:
– Поделим все на части, припасы надо растянуть.
Петр Васильевич остановил жену:
– Вскипятим воду, думаю, хлеб можем разделить и съесть с чаем. С такой экономией скоро ноги протянем.
Женщина в ответ лишь молча повела плечом – поступай как знаешь. С того момента, как они оказались без вещей и припасов в лесу, Елизавета только и делала, что сдерживала свое недовольство тем, что мужчины ничего не могут поделать в страшной беде. Петр не в силах вызволить ее дочь из лагеря смерти, не умеет добывать достаточно еды и никак не придумает, где взять теплые вещи. Она же от постоянного страха перед близкой смертью считала каждую крошку, не могла уснуть, вместо сна перебирая один вариант за другим, где раздобыть припасы, как спасти сына от наступающего осеннего холода и как ей разузнать хотя бы место расположения барака с детьми на территории концлагеря.
Пока мужики разбирали поклажу, разжигали охотничий, почти бездымный, костерок, Елизавета занялась привычной для себя работой медсестры, наполнявшей каждый день ее жизни до того, как немецкая армия вступила на территорию Польши. Она осмотрела измученного старика, помогла ему напиться воды, обработала раны перекисью из запаса лекарств, что собрала аптекарша. Потом уложила нового пациента отдыхать в землянке, накрыв одеялом.
Дежурить возле Баума вызвалась Зоя, которая никак не могла согреться. Елизавета отработанным жестом приложила руку ко лбу девушки – лихорадка и, скорее всего, температура.
– Ноги тоже суй под одеяло. Свитер надела? Еще один натягивай сверху. Сейчас принесу тебе горячий чай, пей. Ничего, ты молодая, утром станет лучше.
Девушка покорно опустилась на настил из еловых лап и притулилась в ногах у старика. Женщина высунулась из лаза и позвала Сашу:
– Налейте во фляжку чай и принесите сюда. Зоя простыла немного, да и Якоба тоже лихорадит. Им нужно отдохнуть, восстановить силы. Я подежурю с ними до утра.
Канунников охотно кивнул, устремился к котелку выполнять просьбу. Кипяток с заваркой пошел по кругу, каждый член отряда аккуратно делал глоточек и передавал следующему. Саша, чуть утолив голод, понес хлеб и чай в землянку. Там женщины уже дремали под монотонный напев старика на чужом языке. «Это колыбельная на его родном идише», – догадался лейтенант.
Лиза сделала пару глотков, а от хлеба отмахнулась – нет аппетита от усталости. Баум тоже скромно приложился к фляжке. Одна проснувшаяся Зоя обрадовалась такой щедрости: девушка до капли выпила остатки чая вприкуску со своей порцией буханки. С пустой посудой Саша осторожно выбрался наружу из душного пространства, чтобы не беспокоить пациентов «лазарета».
Когда Канунников вернулся к затухшему костерку, Сорока откашлялся и неожиданно очень официально произнес:
– Ну что ж, товарищи, начнем собрание, раз все в сборе. Женщины пускай отдыхают, иностранные граждане, понятное дело, не могут принимать участие в обсуждении. – Сорока покосился на дремлющего у костерка в новой куртке Франтишека. – Поэтому мы втроем решим острый вопрос. На повестке дня следующее: как нам добыть оружие? С ним будет легче двигаться к линии фронта.
Саша смотрел на гаснущие точки угольков под мхом, ждал, что же скажут старшие товарищи. Сам он решительно не понимал, как они могут достать оружие, все-таки немцы не ходят в лес поодиночке. Ограбить склад или оружейный ящик не получится, рядом всегда полно охраны. Да и не знает он расположения других помещений в лагере, кроме собственного блока С.
Петр Васильевич подергал себя за отросшую щетину:
– Оружие – это хорошо, но слишком шумно выйдет. Сейчас больше пригодятся ножи или топоры, чтобы действовать втихую. Каждый звук, любая провокация привлечет немцев. Против нескольких десятков автоматчиков мы бессильны даже с оружием. Тут хитрость нужна, а не сила.
Сорока засуетился:
– Нож? Товарищ капитан, лично я холодным оружием не владею. Пистолет все-таки привычнее. В тир я, бывало, захаживал, хоть служба этого строго не предусматривала. Это все варварство какое-то – ножи, дубинки.
Василич горько усмехнулся и обвел рукой лес вокруг.
– Так мы с вами как дикие звери сейчас живем. Прячемся днем, ночью не спим, питаемся подножным кормом. Пистолет добыть у фашистов – страшный риск. Причем толку от него не много. Десяток выстрелов – и все, оружие станет обычной железкой. Патроны где брать будешь, Олег? Снова к немцам в оружейку лезть? А? Что молчишь?
Особист крутился на поваленном бревнышке, как рыба на горячей сковороде, не зная, что ответить. Их голоса пробивались словно сквозь толщу воды, от сытости и тепла у Канунникова опять закрылись глаза, а по телу разлилась сладкая дремота. Ему бы сейчас отоспаться за все эти
