Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин
§ 2. Дальневосточный баланс (1925–1931)
Установление дипломатических отношений между СССР и Японией в 1925 г. стало логическим продолжением взятого обеими странами курса на нормализацию двусторонних контактов. Как уже отмечалось, Токио закрепил стратегию сближения с Москвой в феврале 1923 г. «Курсом национальной обороны империи», гласившим в части СССР: «В ближайшем будущем, с точки зрения национальной обороны империи, весьма вероятно столкновение с иностранными государствами и целью наших военных приготовлений является подготовка к возможной войне с имеющими мощный экономический и военный потенциал США. Что же касается нашей политики в отношении граничащих с нами Китая и России, наряду с проведением мероприятий по налаживанию с ними добрососедских контактов, необходимо постоянно готовить наши Вооружённые силы для оказания на них давления»[162].
Аналогичной позиции в середине 20-х гг. придерживалось и командование Квантунской армии: в подготовленном для заместителей военного министра и начальника ГШ 1 июня 1927 г. меморандуме «Мнение о политическом курсе в отношении Маньчжурии и Монголии» командующий армией не призывал к немедленному выступлению против СССР, но проводил весьма осторожную и взвешенную линию на подталкивание Чжан Цзолиня к изъятию КВЖД, оказание ему поддержки в случае попыток Советской России монополизировать права на дорогу, а также на совместную с Великобританией помощь «умеренным элементам китайского общества» в борьбе против обольшевичивания Москвой материкового Китая[163].
В июле 1927 г. установку на избегание открытого конфликта с Советским Союзом подтвердил премьер-министр Танака Гиити, предложивший в своём меморандуме императору направить усилия государства на проникновение в материковый Китай и Монголию с дальнейшей экспансией в район южных морей, где Японии, вероятнее всего, предстояло столкнуться с Америкой[164]. Хотя существование этого документа оспаривается, он целиком соответствует решениям прошедшей 21 июня – 7 июля 1927 г. в Токио «Восточной конференции» представителей МИД, армии и флота под патронажем Танака, на которой был одобрен курс на отделение Монголии и Маньчжурии от Китая[165].
Согласно принятой в 1923 г. военной доктрине, оперативные планы Генштаба до 1932 г. не предусматривали нападения на СССР и разрабатывались в рамках концепции «эластичной обороны и мощного контрудара», предполагавшей изначальный захват Красной армией Северной Маньчжурии, ответную переброску из метрополии и Кореи на помощь 1-й пехотной дивизии и отдельному охранному отряду Квантунской армии в Южной Маньчжурии 5 пехотных дивизий, их сосредоточение в районе Чанчуня для прикрытия районов развёртывания основных сил, которые ударами на Харбин и Цицикар должны были перерезать КВЖД, разгромить советские войска на рубеже р. Нэньцзян – Хинган с нанесением вспомогательного удара по югу Уссурийского края, после чего боевые действия переносились в Забайкалье и Приамурье[166].
В целом до 1929 г. руководство Японии не рассматривало Красную армию как силу, способную на равных противостоять императорской на Дальнем Востоке. Однако, приняв за основу выводы разведорганов о возможности тройного развёртывания советских соединений в угрожаемый период, Генштаб Японии скорректировал наряд выделяемых на войну сил: по плану 1926 г. в случае конфликта с СССР из 32 пехотных дивизий, разворачивавшихся на базе 17 мирного времени, для боевых действий в Приморье выделялось 3, в Северной Маньчжурии – 10. При необходимости их усиливали 5 пехотных дивизий Квантунской армии в Южной Маньчжурии, против которых Красная армия, по оценкам ГШ Японии, могла выставить 10 стрелковых дивизий, однако переброску императорских войск в Северную Маньчжурию затрудняла слаборазвитая сеть железных дорог на театре[167].
Необходимо отметить, что помимо оперативных планов войны с СССР, проходивших в служебных документах под литерой «Оцу», Генштаб Японии одновременно разрабатывал планы боевых действий против США («Ко»), Китая («Хэй») и Великобритании («Тэй»)[168].
Отсутствие планов нападения на Советский Союз обуславливало сохранение усечённой системы сбора и обработки разведывательной информации о СССР. На уровне стратегической разведки этими вопросами занимались военные атташе и легальные резиденты в СССР и приграничных с ним странах (Германии, Польши, Латвии, Турции), на уровне оперативной разведки – военные миссии Квантунской и Корейской армий. Вся информация стекалась во 2-е управление ГШ, которое аккумулировало её в виде текущих оперативных обзоров и долгосрочных прогнозов, адресованных правительству, МИД, МВД и МГШ.
Более того, в структуре органов военной разведки отсутствовало специализированное заведение по подготовке сотрудников для работы против СССР. Как правило, будущие разведчики оканчивали Военную академию, 10 лет служили в линейных частях, затем поступали в Военно-штабной колледж и после выпуска закреплялись за русским отделением РУ ГШ. Через 2–3 года офицеры направлялись в военные миссии в Маньчжурию и только потом назначались на должности помощников военного атташе (ПВАТ) в СССР или в приграничных с ним странах. Русский язык преподавался исключительно в Военно-штабном колледже и в Токийской школе иностранных языков, в которой в 1923–1931 гг. его изучили только 18 % из 225 офицеров-выпускников[169].
Для повышения качества подготовки разведчиков в феврале 1928 г. Генштаб разработал «Руководство по агентурной разведке и пропаганде», представлявшее собой первое в истории японской армии систематизированное справочное и учебное пособие по вопросам ведения агентурной, пропагандистской и диверсионной деятельности в мирное и в военное время.
В соответствии с «Руководством», центральным разведывательным органом армии в мирный период являлся Генштаб, который решал задачи «по сбору необходимой для национальной обороны информации о Вооружённых силах, экономическом потенциале, внешней политике иностранных государств, её оценке и анализу, проведению военно-топографических и военно-экономических исследований, а также по сбору сведений, необходимых для разработки оперативных планов». Для этого Генеральный штаб использовал военных атташе при дипломатических миссиях, легальных военных резидентов за рубежом (стажёров, советников), специально командированных офицеров разведки, разведывательные органы армейских объединений в Китае, Маньчжурии и Корее, а также поддерживал оперативный контакт с органами агентурной разведки МГШ, МИД и Министерства финансов[170].
Военные атташе являлись сотрудниками дипломатического корпуса в стране пребывания. На них возлагался сбор информации по широкому кругу вопросов: организация и система боевой подготовки армии страны пребывания и сопредельных с ней стран, дислокация войск и оборонительных сооружений, изучение оперативного и стратегического искусства, образцов вооружения и новинок военно-технической мысли, транспортной инфраструктуры и системы связи, состояния экономики и валютно-финансовой сферы страны, вопросов международного военного сотрудничества. Военные резиденты, стажировавшиеся в ведущих армиях мира, должны были дополнительно освещать состояние НИОКР по перспективным военно-техническим направлениям, изучать военно-промышленный потенциал страны пребывания, знакомиться с современными образцами вооружения
