Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
– Слушаюсь, – ответил подофицер и, повернувшись кругом, закричал своим: – Здесь в столовой заправимся!
Ирена заметила среди раненых рыжеволосую голову Маруси.
– Сержант Огонек, ко мне!
– Слушаюсь!
Девушка хоть и носила военную гимнастерку, но юбка и ботинки были не форменные. Все было отутюжено и выглядело даже элегантно. Ирена испытующе посмотрела на нее, заметила про себя, что у молодого командира танка неплохой вкус, и тепло улыбнулась.
– Я встретила «Рыжего» с экипажем.
– Все живы?
– Все.
– И танк получили?
– И танк. Очень милые ребята. Мы теперь с ними после вахтангури…
– Что-что? – удивленно и слегка испуганно переспросила санитарка. – Что это такое?
– Грузинский брудершафт. Мы пили великолепное вино и теперь называем друг друга по имени…
Ирена взяла Марусю под руку и, продолжая рассказывать, повела ее в сторону госпитального штаба. Когда они скрылись, Юзек Шавелло, который одним ухом прислушивался к их разговору, опять направился к машинам. Ему встретился командир мотоциклистов.
– Пан плютоновый, разрешите спросить?
– Что спросить?
– Вы, случайно, не знакомы с экипажем танка «Рыжий»?
– Как же! – улыбнулся плютоновый. – От самого Ритцена несколько дней вместе воевали. Они теперь на «Рыжем» на Берлин, в район Шпандау, пошли, с ними еще командир нашего взвода с тремя мотоциклами… А где тут пообедать?
– Я покажу.
Они посторонились, пропуская санитаров, несущих в сторону бани носилки с бывшими узниками. Потом Шавелло-младший проводил мотоциклиста и показал ему дымящуюся полевую кухню.
– Юзек! – услышал он издалека голос Маруси.
– Иду! – Шавелло бросился в направлении ее голоса.
– Важная новость. Приведи дядю к каштану.
– Я бы тоже хотел туда прийти, потому что…
– Приходи, а сейчас мигом, не рассусоливай. – Она махнула рукой, но вдруг остановила его: – Ты не знаешь, где командир этих мотоциклистов?
– Обедает на кухне.
Она быстро отыскала плютонового и примостилась на лавке рядом с ним.
– Привет, – поздоровалась она и лукаво подмигнула.
– Привет, – расплылся парень в улыбке.
– Скоро возвращаетесь?
– Вот с обедом расправимся…
– Подвезете?
– За поцелуй! И тогда хоть до самого Берлина…
Разведчик уже был готов обнять Марусю, но она охладила его пыл:
– Доедай-ка спокойно. Я скоро вернусь.
Она ловко увернулась и побежала к палатке, чтобы собрать в вещмешок всякую мелочь – все ее состояние. Она торопилась, но у самого выхода остановилась как вкопанная: на лавочке сидела Лидка!
– Привет!
– Здравствуй!
Они обнялись и расцеловались в обе щеки.
– Ой как хорошо, что я тебя встретила, Огонек. А я здесь ненадолго, раненых привезла, сейчас дальше поедем. Знаешь, я хотела тебе сказать…
– Уже знаю: все живы и здоровы и на новой машине идут на Берлин.
– Кто тебе сказал?
– Письмо получила, – солгала Маруся и вдруг задумалась. – Ты куда теперь едешь?
– В штаб армии.
– Когда генерала увидишь?
– Вечером. Я хотела тебе сказать…
– Лидка, милая, у меня к тебе огромная просьба. Возьми этот конверт, отдай генералу и скажи, что командующий армией…
– Какой армией?
– Нашей, советской. Скажи, что он навещал раненых в госпитале, а я обратилась к нему с рапортом, и он сразу подписал.
Лидка взяла серый прямоугольник, наискось прошитый белыми нитками и с сургучными печатями на углах, минуту как бы взвешивала его на руке, прислушиваясь к нетерпеливому рокоту машин, и тихо сказала:
– Хорошо. Я передам генералу. До свидания, Маруся… У меня там шофер очень спешит…
Она повернулась и побежала, а Огонек осталась стоять с вытянутой для прощания рукой. С минуту еще она смотрела в сторону машины, потом заторопилась к березняку, а оттуда узенькой тропинкой стала подниматься в гору.
Над лесистой долиной, в которой расположился госпиталь, нависала плоская возвышенность. На самой вершине рос развесистый каштан, его липкие, блестящие в лучах солнца почки выпустили уже небольшие зелененькие лапки листьев. Под деревом лежал огромный валун. На этом сером граните Маруся не раз сидела в свободное время и, глядя на зеленеющее дерево, думала о весне, которая идет на смену военной зиме, о своей будущей судьбе.
Когда она прибежала, ее уже ждали оба Шавелло. Быстро обменявшись добытыми сведениями, они склонились над трофейной дорожной картой. Камень послужил им столом для импровизированного штабного заседания.
– Мы должны были вступить в Берлин с востока, а теперь надо изменить план, – начала Маруся. – Шпандау расположен на противоположной стороне.
– Значит, нам надо с запада подходить, – согласился Константин Шавелло, показывая направление концом орешниковой палки, которая после ранения заменяла ему костыль.
– Транспорт обеспечен. Мотоциклы ждут, – похвалилась Маруся.
– Оружие бы пригодилось, – сказал Константин.
– Где там! Без военной формы сразу сцапают, – огорчился Юзек.
– У меня есть план, – предложила Маруся. – Если бы вы, товарищ сержант, отвлекли кладовщика…
– Неплохой план. А кладовщика я займу, не беспокойся, – прервал ее Шавелло, снимая и пряча в карман очки. – Только хорошо бы для панны Маруси нашу форму достать, польскую.
– Зачем?
– На контрольных пунктах у союзников реже документы спрашивают, чем у своих…
Еще несколько минут они уточняли детали плана. Главный вопрос – бежать или не бежать – они уже решили четыре дня назад, в тот самый день, когда у Маруси затянулась на плече рана от удара штыком, а сержант Шавелло начал ходить. Все трое сошлись на том, что не для того они все эти годы воевали, чтобы в самый последний момент отлеживаться в госпитале. Однако им хотелось не просто на фронт, а в свою часть. Чтобы не напороться на патрули и не попасть под арест, им нужно было знать точно, где находится их часть. Быстрота и расчет затеи давали некоторые шансы на успех. Они уже давно расспрашивали всех шоферов, привозивших раненых, но посчастливилось им лишь сегодня.
После совещания в тени каштана первым побежал вниз Юзек, придерживая руками больничные брюки, слишком просторные для его фигуры. Обежав вокруг всего госпиталя, он очутился у вещевых складов, проскользнул внутрь огромного, похожего на ригу, помещения, прикрытого сверху толстым брезентом, и попал в царство простыней, пижам, рубашек и кальсон.
В палатке с многочисленными стеллажами, увешанной множеством мешков с солдатским обмундированием, восседал за столом сам кладовщик, а точнее кладовщица, могучая женщина с капральскими погонами и с генеральской фигурой. Голову ее украшала причудливая прическа с мелкими, как у молодого барашка, завитками. Кладовщица была так занята или, быть может, хотела выглядеть очень занятой, что вообще не обратила внимания на вошедшего.
– Рядовой Юзеф Шавелло, разрешите войти, – рявкнул тот, вытянувшись по стойке «смирно».
– Ну?
– Мне бы нужно… – Он протянул руку в сторону мешков ближайшего стеллажа.
– Не тронь. Там бабье обмундирование. Чего тебе?
– Куртку порвал, в спину задувает.
– Так и говори. Вот иголка, вот нитки. Садись и шей.
– Слушаюсь.
Кладовщица снова принялась пересчитывать вороха привезенных из прачечной кальсон, каждый десяток она откладывала в сторону и записывала в густо разлинованную, большую, как простыня, ведомость.
Как и минуту назад было с Юзеком, она не обратила никакого внимания и на Константина Шавелло, который, чуть прихрамывая, вошел и встал перед ней, опираясь на свою орешниковую палку. Не обязана она замечать людей, когда на голубых пижамах отсутствуют необходимые атрибуты, к тому же в госпитале по-другому различают звания.
– Вот… – начал сержант глубоким басом.
– Чего еще? – оборвала она его. – Недавно меняли! Ничего не дам.
– Ну и не надо, – ответил он спокойно и сделал шаг в сторону стола.
– Я вот смотрю и думаю: какая вы, пани капрал, бледная. Потому что в палате сидите, солнечных лучей не видите.
– Война, не время загорать, – отрезала та, нахмурив брови, и быстрым взглядом смерила Шавелло с ног до головы, стараясь разгадать намерения раненого.
– Война кончается, – продолжал Константин с мягкой улыбкой. – Можно иногда позволить себе прогулку.
– Прогулку? – Кладовщица перестала считать и в задумчивости поплевала на химический карандаш.
– Один сержант, человек уже немолодой, но еще бодрый, хотел бы вам, пани капрал, кое-что сказать…
– Пусть говорит.
– Не здесь, – твердо ответил Константин. – Есть вещи, о которых можно говорить только на лоне природы, на весеннем солнце, а не тут, извините за выражение, на фоне подштанников, хоть и недавно выстиранных.
Кладовщица вышла из-за стола и внимательно осмотрела сержанта. Не часто приглашали ее на прогулки, и теперь удивление боролось в ее сердце с надеждой. Надежда, видимо, победила.
