Ярослав Бутаков - Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии
Чьим интересам, по сути дела, отвечали позиции «левых» коммунистов и Троцкого? Ленин возражал на доводы «левых»: «Революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма, давая ему подсобные его целям силы… Не тот принцип должен теперь лежать в основе нашей тактики, которому из двух империализмов выгоднее помочь»{196}. Ллойд-Джордж признавал, что британское посольство вело в это время усиленную работу с советским Верховным главнокомандующим Крыленко: «Крыленко заявил, что он издал приказ, чтобы все перемирия содержали оговорку о недопустимости переброски [германских и союзных им] войск с одного фронта [Восточного] на другой. Казалось, что Крыленко стремится произвести возможно более благоприятное впечатление на союзных офицеров. Крыленко осуществил все сделанные ему предложения об охране союзных офицеров и их семейств [находящихся в России]»{197}. По словам Ленина, «англичане прямо предлагали нашему главковерху Крыленке по сто рублей в месяц за каждого нашего солдата, в случае продолжения войны»{198}.
Платформа Троцкого не упоминала о ведении «революционной войны». Он рассчитывал, что она вообще не понадобится. Германский империализм сам разоблачит перед миром и трудящимися Германии свои разбойничьи цели. И, если в ответ на заявление России, что она не подписывает грабительских условий мира, но армию распускает, германские войска двинутся на Россию, то возмущенные немецкие рабочие совершат революцию. Хотя, конечно, строить политику только на этом было невозможно. Ведь расчет на немедленную революцию в Германию мог не оправдаться. Значит, надо было бы как-то реагировать на немецкое вторжение. Троцкий сам это осознавал, поэтому в сущности его программа была той же программой «революционной войны», отличаясь лишь в деталях тактики.
Для Англии и Франции было все равно, под какими лозунгами Россия ведет войну — революционными или нет. Главное — чтобы она продолжала отвлекать на себя как можно больше сил Германии. Интересам западных держав отвечало любое положение на русско-германском фронте, кроме подписания мира.
27 января (9 февраля) 1918 г. представители украинской Центральной рады заключили мирный договор с Четверным союзом. Они не имели на это уже никакого права, так как накануне Центральной раде пришлось бежать из взятого большевиками Киева. Именно поэтому обе стороны поторопились с формальным подписанием. Центральной раде нужен был акт международного признания и поддержки, который позволял ей, опираясь на немецкие штыки и пушки, вернуться к власти. Германии требовалось легитимное основание своего вторжения на Украину — восстановление у власти «законного правительства страны».
В состав Украины включалась Холмская губерния бывшего Царства Польского. Но земли Восточной Галиции, Закарпатья и Буковины оставались под властью Австро-Венгрии. По дополнительному соглашению между Австро-Венгрией и Центральной радой двуединая империя обязывалась лишь объединить все украинские земли в своем составе в одну «коронную землю», пользующуюся автономией. Признание Центральной рады единственным законным правительством Украины обусловливалось выполнением им обязательств по поставкам в Германию и Австро-Венгрию определенного количества продовольствия и сырья.
В тот же день германская делегация в Брест-Литовске предъявила свои требования к РСФСР в виде ультиматума. На ответ был дан один день. 28 января (10 февраля) 1917 г. Троцкий, в соответствии с резолюцией ЦК большевиков, заявил, что Россия мира не подписывает, но войну не ведет, а армию распускает. В ответ на это экстравагантное заявление германская сторона могла лишь констатировать, что это означает прекращение состояния перемирия и возобновление военных действий, о чем она и ставит в известность российскую сторону. Согласно условиям перемирия, военные действия могли вновь открыться спустя неделю после объявления о разрыве перемирия. Наступления немецких войск следовало ожидать 18 февраля.
Сторонники силового решения «русского вопроса» в германской элите ликовали: последнее препятствие для завоеваний на Востоке отброшено! Развалившаяся Русская армия не могла оказать серьезного сопротивления. Германия теперь была в состоянии захватить столько русских земель, сколько сочтет нужным. Начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Макс Хоффманн считал, что немецким войскам желательно занять линию Смоленск — Петербург, поставить в городе на Неве монархическое правительство во главе с прогерманским регентом{199} и уже с ним подписывать мирный договор.
Но в Лондоне и Париже имели не меньше оснований для радости. Германская армия, погнавшись за кажущейся легкой добычей, рискует завязнуть в России. Наступление немецких войск, очень вероятно, вынудит большевиков все же возобновить войну на полном серьезе, в чем они могут получить посильное содействие Антанты. Даже если им при этом придется отступать до Владивостока. Где именно будет проходить линия нового Восточного фронта — для англо-французских стратегов несущественно.
В тех условиях, которые сложились в начале 1918 г., «ультрареволюционное» заявление Троцкого играло на руку прежде всего западным державам.
«Социалистическое Отечество в опасности!»
Как могла воспринять многомиллионная Русская армия (вернее, то, что от нее еще оставалось) заявление Троцкого, что Россия не ведет войну и распускает армию? Буквально. В смысле демобилизации. Айда все по домам! Кто, кроме «идейно сознательных большевиков», стал бы вникать во все эти топкости ожидания революции в Германии? Хватит, навоевались, натерпелись! Последние остатки понятия о долге, пусть даже и «революционном», были утрачены в эти восемь дней, отделявших демарш Троцкого в Брест-Литовске от начала немецкого наступления.
«Развал в русской армии дошел до таких размеров, что штаб Ставки работал еле-еле и не имел сколько-нибудь налаженной связи ни с Румынским, ни с Кавказским, ни даже с Юго-Западным фронтами. Да и взаимоотношения с Западным и Северным фронтами оставляли желать лучшего»{200}. И вот на то, что еще по инерции называлось «армией», утром 18 февраля 1918 г. обрушился концентрированный удар германской военной машины.
Правда, за время мирных переговоров, вопреки условиям перемирия, запрещавшим переброску войск с Восточного фронта на Западный и наоборот, германское командование ослабило свою группировку в России на 31 дивизию. 33 новые немецкие дивизии за это время появились во Франции. Но все же силы Четверного союза на Восточном фронте все еще насчитывали 81 дивизию (из них 49 германских).
Полным развалом Русской армии объяснялась необычайная быстрота германского наступления. Оно шло в основном по железным дорогам. Германские эшелоны, предшествуемые бронепоездами, быстро двигались вглубь России. Уже 25 февраля немцы вошли в Ревель (Таллин), где накануне образовалось буржуазно-националистическое временное правительство Эстонии. Корабли Балтфлота, которым пробивали путь ледоколы, ушли в Гельсингфорс. Однако на Ревельском рейде пришлось затопить 11 подводных лодок. 27 февраля немцами был занят Могилев, где еще не так давно располагалась русская Ставка. 1 марта германские части вступили в Киев и Псков. Еще 24 февраля австрийский император, сомневавшийся поначалу в успехе германского предприятия, отдал приказ своим войскам тоже перейти в наступление.
Немецкие успехи стали главным аргументом Ленина в пользу немедленного принятия кайзеровских условий «грабительского мира». ЦК большевиков заседал в эти дни почти непрерывно. Поначалу попытки Ленина ни к чему не приводили. Но уже вечером 18 февраля, когда в Петроград стали приходить первые известия о беспрепятственном вторжении немцев в глубь Советской республики, ЦК впервые проголосовал (правда, только относительным большинством) за принятие германских условий, выдвинутых девять дней назад. ЦК левых эсеров также высказался за подписание мира. Таким образом, точка зрения Ленина набрала большинство и в Совнаркоме. 19 февраля в своем радиообращении правительство РСФСР заявило о своей готовности заключить мир на оглашенных ранее условиях Германии.
Однако в ЦИК позиция Ленина и СНК не получила одобрения. Складывалась патовая ситуация, чреватая к тому же выражением недоверия Совнаркому. Но в революционное время меньше всего действуют пресловутые парламентские процедуры. Ленин, хотя не сразу, сумел таки «додавить» своих соратников по партии. За подписание мира, причем любой ценой, Ленин в это время боролся с такой настойчивостью, как, наверное, до этого боролся лишь за немедленное свержение Временного правительства осенью 1917 г. Сторонники версии о «немецких деньгах» объясняют это, конечно, тем, что Ленин состоял «у кайзера на службе». Но все объясняется достаточно легко: будучи прагматиком и реалистом, к тому же блестящим прогнозистом, Ленин отчетливее других видел всю опасность, нависшую над делом его партии.
