Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
«Еще кто‑то припозднился, — подумал Ветлицкий, подходя к двери и прислушиваясь. Звонок повторился.
— Кто там?
Кого угодно ожидал Ветлицкий, но только не Лану. На миг он совсем опешил. Затем щелкнул задвижкой.
Лицо Ланы бледное, ее лоб — он впервые заметил — пересекла упрямая морщинка. Она взглянула на него, шевельнула бровями и прыснула, прикрыв рот ладошкой. Видать, больно нелепый вид был у хозяина, стоявшего с тряпкой в одной руке и со шваброй — в Другой. Лана скинула туфли, отфутболила их через прихожую на сухое место и потянула из рук Ветлицкого швабру.
— Не надо, — запротестовал именинник.
Лана энергично овладела инструментом:
— Я затем и вернулась. Знаете, Станислав, надо в книге полезных советов изъять пункт, где описано, как убирать квартиру перед приемом гостей. Вместо него вставить другой: как убирать квартиру после ухода приглашенных.
— Обхлюстаешься… — заметил Ветлицкий, переминаясь с ноги на ногу. Лана засмеялась, в ее голосе появилось что‑то игривое. Она ступила к нему и прижалась щекой к его груди. Это длилось секунду, затем она подоткнула по–бабьи подол своего цветастого платья и быстро закончила уборку. Спросила с улыбкой в глазах:
— Больше к тебе не придет никто?
— Не знаю.
— Ты не пустишь никого, да?
Ветлицкий молча выключил свет.
Спустя время он пошел к холодильнику, принес и поставил на тумбочку у постели бутылку минеральной воды, нагнулся над разметавшейся Ланой, сказал задумчиво:
— Вот мы лежим рядом, говорим друг другу ласковые слова, а меня не оставляют мысли о Дмитрии Васильевиче. Просто кричать хочется при виде того, что сотворили с ним. Кому это на руку? Во имя чего? Ради каких высоких целей?
— Не кричать надо, Станислав, а бороться всем, всем нам до единого.
— Против кого?
— Против кого лично — не знаю. А за что бороться — понятно: за справедливость. Надо вскрывать ложь. Нам не безразличен исход борьбы за Хрулева, он важен для человеческой веры вообще, понимаешь? Иначе равнодушие, безнадежность…
— Между прочим, пленительные женщины лгут больше всех и хитрее всех, а поймаешь с поличным — возмущаются, как девственницы, с видом оскорбленной невинности.
— Не только пленительные врут, — буркнула Лана.
— Я это к слову. Перед твоим милым приходом у меня возникла мысль составить обстоятельное письмо о наших заводских делах, объективно обрисовать по–ложение, прочно аргументировать свои возражения против снятия с должности Дмитрия Васильевича, а по сути расправы над ним. Думаю, такое письмо подпишет не один десяток человек, и тогда направить его в КПК. Пусть проверят. Пока это дело для меня — айсберг! Виден только его кончик, остальное под водой.
— Ты прав. Проследить тонкие паутинки интриги трудно, но я все же попытаюсь разузнать кое‑что посредством одного человечка…
— Какого человечка…
— Да так… У меня много всяких знакомых в различных, как говорится, сферах влияния.
О том, что она собирается расколоть одного из участников компании против Хрулева и что его зовут Марек Конязев, не было сказано ни слова.
Ветлицкий подумал, что напрасно недооценивал Лану прежде, считал ее всего–навсего эрудированной, остроумной, независимой, несколько взбалмошной красавицей, познавшей жизнь. Удивить ее чем‑то трудно. А оказывается, ей присущи вдумчивость, принципиальность, умение видеть за частным случаем его общественную значимость, умение разбираться в психологии людей и находить побудительные причины их поведения.
Утром, перед уходом на работу, Ветлицкий сказал:
— Вот мы и обменялись с тобой визитами. Может, повторим?
— Я бы хотела, — ответила Лана просто, взяла его руку, положила себе на грудь и повторила поспешно: — Правда, хотела бы.
— Что ж, не у всех, видать, любовь начинается с прогулок под луной.
— А ты думаешь… у тебя… это…
Ланин голос тихий, почти робкий.
— Меня не интересуют определения. Я невезучий. Но с тобой, кажется…
Ветлицкому еще не приходилось видеть, чтобы радость так мгновенно смела с лица человека налет настороженности и неуверенности. Лицо Ланы порозовело, засияло, и вся она преобразилась. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза.
Цеховой бунт
Хрулева отстранили от занимаемой должности, нового директора не назначили. Дела на заводе вершил Круцкий.
Как известно, всегда в периоды междувластья появляются «раскачиватели стихии», вносящие разлад в умы, поднимающие смуты. На сепараторном участке таким баламутом явился, как всегда, Павел Зяблин. Где‑то он услышал, будто Ветлицкий грозился уйти с завода, если вопрос о Хрулеве не будет предан гласности, не будет объективно рассмотрен партийными органами. Некоторое время спустя, увидев, что Ветлицкий расхаживает по пролету с незнакомым человеком и что-то ему объясняет, Павел вообразил, что происходит передача дел новому начальнику, и поднял кутерьму. Рабочие зашушукались, забегали друг к дружке. Кто‑то выключил пресс, за ним — еще кто‑то, и вдруг пролет замер.
Ветлицкий выглянул из‑за своей стеклянной загородки. «Силовую отключили, разгильдяи, что ли?» И потянулся к трубке телефона, чтоб позвонить на подстанцию. В это время в дверях появился Зяблин. Вытирая ветошью замасленные руки, хмуро буркнул:
— Надо поговорить, Станислав Егорыч.
— Видишь, участок стоит? Говори быстрей, что у тебя?
— То, что у всех… — показал он большим пальцем за спину на пролет, где толпилась возбужденная смена.
«Мать моя, мамочка! Опять что‑то стряслось…» — схватился Ветлицкий за голову и выскочил из конторки. Возле рабочих суетился Кабачонок, что‑то втолковывал им, но его не слушали, отмахивались.
— Что случилось? — спросил Ветлицкий приблизясь.
Раздался разнобой голосов окруживших его наладчиков и штамповщиц. Из нестройного гула он наконец уразумел: с ним хотят потолковать.
— Толковать в рабочее время?
— Другого времени, может, и не найдется.
— Ничего не понимаю. Вместо того чтобы выполнять сменное задание, вы устраиваете митинги, как анархисты!
— А мы не собираемся выполнять сменное задание!
— До феньки нам такая работа!
— Бросай, ребята, все это к чертовой матери и тоже пойдем увольняться!
— Была б шея!..
Взвинченная Зяблиным толпа бушевала.
— Братцы, да вы что, а? Да вы с ума посходили, что ли? — восклицал Ветлицкий, испугавшись не на шутку. — Это же забастовка!
— А нам плевать!
— Нам бояться нечего!
— Мы не против Советской власти, а против тех, кто власть позорит!
— Товарищи, прошу вас, прекратите немедленно митинговать. В какое положение вы меня ставите?
— А вам‑то что? Вы от нас уходите.
— Да кто вам такое сказал?
— Знаем…
— Да скажите толком, в чем дело? — закричал Ветлицкий.
Зяблин кашлянул в кулак.
— Станислав Егорыч, три года все мы с вами вытаскивали вот это из навоза, — раскинул он руками. — Тяжело вытаскивали. Вы не пай–мальчиком пришли и, чего уж греха таить, не были для нас нянечкой, не гладили по шерстке, чтобы лучшим казаться, не заигрывали. И потому пришлись нам. Мы увидели в вас работягу, такого же, как мы, и даже похлеще. И еще потому, что вы никого ни разу не обманули. Верно я говорю? — повернулся он к рабочим. Те согласно загудели. — А теперь, Станислав Егорыч, вы бросаете нас на произвол, то есть опять в яму. Каждый, конечно, понимает: рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. То же и вы. Ну, а мы как же? Зачем было дразнить людей? Разве командиры на войне, когда трудно, бросали свои роты или взвода и убегали, где обстановка полегче?
Ветлицкий хлопал глазами, закусив губу. Рабочие смотрели на него требовательно и выжидающе. Внезапно сердце его вздрогнуло, и по груди разлилась жаркая истома. Даже в глазах потемнело от волнения и нежности к этим людям. Лица их внезапно поплыли, теряя различительные черты, стали похожи одно на другое, как звенья одной цепи. «Да ведь я тоже звено этой цепи, — мелькнуло в его сознании. — И если одно звено разорвется, не выдержит общей нагрузки, цепь рассыплется». На его напряженном лице дрожала маленькая жилка, та, что ближе к виску, — это так сильно колотилось сердце, и это видели все, и все ожидали от него чего‑то. А он молчал, превозмогая нахлынувшее неожиданно всеохватывающее чувство радости. Странное, необъяснимое состояние в столь неподходящий момент, но оно было.
— Черти!.. — вздохнул Ветлицкий, терзая мочку правого уха. Оторвал руку от уха, вынул из кармана какую‑то бумажку, сказал громко: — Вот обходной листок! — Поднял над головой, разорвал на клочки и сунул обратно в карман.
Рабочие проследили за его движениями, заулыбались то один, то другой и, перемигиваясь, начали расходиться по своим местам.
