Николай Омельченко - В ожидании солнца (сборник повестей)
— Я же только вчера от тебя письмо…
— А сам первый не мог написать? — Она сняла плащ, ища место, где бы его можно было повесить и вместе с тем скользя любопытным взглядом по номеру, по столам, по кроватям и креслам, по всему тому великому беспорядку, который царил здесь. — Не мог первый? И трешку пожалел на телефонный разговор!
— Прости, Галка. — Он взял у нее плащ, повесил его на пустой вешалке. — Прости, но ты знаешь, у меня тут такое было!..
— Да не оправдывайся, — уже не строго, а с ласковой насмешливостью произнесла она. — Что там у тебя такое? Вечно преувеличиваешь… — Она обняла его и поцеловала. А потом, уже капризно жалуясь. — Думала, не доберусь. В Баку сидели три часа, в Красноводске целых шесть, все ваш Ашхабад не принимал, дождь и дождь, а мне с детства внушили, что в пустыне дождей не бывает…
— В пустыне, как и везде, все бывает, — помогая снять кофточку, суетился вокруг нее Коберский.
— А теперь больше всего мне хочется принять ванну. Как у вас с горячей водой?
Он мигом метнулся в ванную, моля всех аллахов, чтобы те ниспослали горячую воду. Вода, к счастью, даже в этот поздний час была (наверное, иностранцы, которым так услужливо ее грели, не очень-то любили мыться).
Едва Галя вошла в ванную, Коберский заметался по номеру, заглядывая в ящики стола и тумбочки: надо же было чем-то угостить жену или хотя бы элементарно накормить с дороги. Но нашел только несколько леденцов, которые дала ему еще стюардесса в самолете, когда летел сюда, да полпачки печенья, припасенного для вечернего кофе. Постоял растерянно посреди номера, и тут же мелькнуло спасительное: Мережко! У него-то всегда что-нибудь найдется… Он, наверное, уже спит, но пусть не прогневается — такое дело!
Мережко еще не спал, у него в номере сидел Жолуд.
— Выручай, друг, жена приехала! А у меня нигде ни крохи, все потом втройне верну тебе, все отдам!
— Того, что я тебе дам, ты, конечно, не вернешь, с добродушной насмешливостью сказал Мережко и открыл тумбочку под телевизором, из которой он уже устроил уютный бар. — Так что все это можешь считать моим презентом Галке. Бутылка «хванчкары» устроит?
— О, спасибо, Саша!
— «Слива в шоколаде», коробка «Ассорти»?
— О, благодетель!
— Ну, еще вот апельсины, банка крабов.
— Век, Сашенька, не забуду твоей щедрости!
— Валяй. Сейчас же все и позабудешь! — смеялся Мережко.
Пока Галя плескалась в ванной, Коберский успел накрыть стол и даже раздобыть у дежурной букет тюльпанов, все выглядело теперь празднично. Галя вышла из ванной в шелковом стеганом халатике, босиком прошлась по жесткому ворсистому ковру, остановилась у столика, качнулась привычно с носков на пятки, плюхнула в кресло и только теперь ахнула, заметив столик:
— Откуда такая роскошь, Аник! Ты совершенно разбаловался!
— Это не я, — сознался Коберский, — это тебе презентовал Саша Мережко.
— Ну, тот умеет, тот может!
Коберский взял жену за руки:
— Родная, если бы ты знала… Я ждал только тебя и солнца, больше ничего!
— Но солнца ты ждал, наверное, больше?
Когда они поужинали, Коберский выключил верхний свет, а ложась к Галке в постель, погасил и настольную лампу. Но в номере все еще было непривычно светло, он даже не мог понять вначале, отчего это, и только потом увидел висящий прямо над ним яркий диск полной луны на усыпанном лучистыми звездами небе. Аникей тут же вскочил, подбежал к окну.
— Ура! Луна и звезды, ты видишь их, Галка?
— Вижу!
— Это ты их привезла, спасибо тебе! — Он возбужденно забегал по номеру. — Ну, завтра и шум будет! Никаких кафе, к черту интерьер! Все — как было в сценарии до этого!
— Ты что, Аник, бредишь? — обнимая его, обеспокоенно спросила Галя.
— Нет, нет, Галка, — торжественно сказал Коберский, — ум мой чист и ясен, как вот сейчас это небо.
Варя Скосырева
1Все это началось по дороге на Вилково, между Шабо и Белгородом-Днестровским, куда наша киногруппа забралась в поисках подходящей натуры.
В «рафике» нас было пятеро; но говорить сейчас о своих товарищах нет необходимости, потому что к истории, о которой я хочу рассказать, никто из них никакого отношения не имеет.
Мы уже давно молчали, за долгую дорогу обо всем переговорили, однообразные пейзажи с пыльными виноградниками нам порядком надоели. Уставшие от ухабистых проселочных дорог и тряской брусчатки, разморенные жарой, мы подремывали, лишь изредка просыпаясь от сильного толчка на выбоинах. И когда машину встряхнуло сильнее обычного, так, что, обсыпая осколками сиденья, повылетали стекла, а мы, сорванные с мест, попадали на дно кузова, нам тоже вначале показалось, что это очередная колдобина, которой не заметил наш шофер. Но уже в следующее мгновенье мы увидели помятый капот тупорылого газика, а наш водитель вдруг всем корпусом рванул баранку влево, машина взлетела на крутую насыпь и уткнулась в лозы виноградника. Если бы не эта крутизна, погасившая скорость, нам бы, пожалуй, пришлось худо. А так, как говорится, лишь отделались легким испугом да небольшими ушибами.
Мы вышли из машины. У нашего «рафика» было смято крыло и пробита правая часть кузова. Газик пострадал больше, радиатор запал внутрь, сдвинув мотор. Машина истекала водой и маслом.
Наш шофер, размахивая кулаками, набросился на хозяина газика с самыми страшными ругательствами. Но когда мы спустились к ним с откоса, он говорил уже спокойнее, а затем и совсем замолчал, словно поняв вдруг, что перед ним стоит глухонемой. Мы все вначале подумали: водитель газика молчит потому, что оправдываться ему нечем, он и действительно виноват на все сто процентов, его машина на всем ходу вылетела на трассу с проселочной дороги, а какие бы то ни было оправдания лишь еще больше настроили бы нас, пятерых, против него. Но уже несколько успокоившись и присмотревшись к нему, поняли: парня совершенно не волновало случившееся, он был абсолютно равнодушен ко всему и напоминал человека, который уже давно примирился с мыслью о своей самой что ни на есть печальной участи. Он был высок, красив, такие типы часто встречаются у нас на юге, где круто смешана кровь южных и северных национальностей. У него были черные гладкие волосы и синие — не голубые, а именно синие, как это часто бывает у брюнетов, — глаза. Тонкое, слегка продолговатое лицо в те минуты очень побледнело и поэтому казалось светлым, как у ребенка. Внешне это был чуть ли не идеальный парень, хоть сегодня снимай его в кино в роли эдакого героя-красавца. Даже кисти рук его, словно напоказ высунувшиеся из коротких рукавов замасленной нейлоновой куртки, как бы убеждали неверящих в силу этого парня: вот сожмемся в кулачищи, и тогда… Но, как ни странно, сейчас они были вялы, как гроздья тронутого морозцем винограда.
— Моя вина, ребята, — наконец безучастно произнес парень.
Рядом уже остановилось несколько машин, вышли любопытные. И тут же, как бывает в подобных случаях, подкатил мотоцикл с двумя работниками ГАИ. Быстро, молча осмотрев помятые машины, дорогу, милиционеры, по всей видимости, сразу же все поняли, и коренастый лейтенант, подойдя к парню, произнес спокойно, с легким вздохом:
— Снова ты, Борута…
— Я, — вяло ответил парень.
— И вином разит. Пьян?
— Есть малость.
— Ну, теперь не открутишься!
— А я теперь и не собираюсь…
Пока проводились разные замеры, опрашивали очевидцев, составляли протокол, Вадим Борута (мы теперь уже знали его имя) оставался стоять на одном месте, все с тем же безучастием глядя перед собой, коротко и односложно отвечая на вопросы, которые ему задавали, ни в чем не оправдываясь, а даже наоборот — полностью взяв на себя вину, и этим невольно вызвал наше сочувствие. Когда все было закончено и лейтенант, глядя на наш искореженный «рафик», спросил, куда мы следуем, парень слегка повернул голову в нашу сторону. А услышав, что мы едем в Вилково и будем там до тех пор, пока не починим машину, Борута заметно заволновался и, довольно решительно взяв меня за руку, сказал просяще:
— Мне нужно сказать вам несколько слов.
Заметив на моем лице удивление и истолковав его по-своему, он быстро произнес, кивнув на помятый газик:
— Нет, нет, вовсе не об этом! Это все ерунда. О другом, о личном… Ну, на две минутки. Отойдем… — И, поймав на себе взгляды работников ГАИ, добавил: — Не бойтесь, не сбегу..
— А куда тебе бежать, — отмахнулся лейтенант.
Мы остановились у виноградных лоз.
— Присядем, в ногах правды нет, — сказал Борута.
Мы сели на колючую, выгоревшую траву. Солнце пекло вовсю, сидеть было неудобно и жарко, на дороге хоть ветерок обвевал, да и вообще всегда кажется, что стоять на солнцепеке куда легче, чем сидеть.
