Ханна Кент - Вкус дыма
– Тебя тоже жалеют, – прибавил он, желая утешить ее.
– Ошибаетесь! – прошипела Агнес. – Никто не жалеет меня; меня ненавидят. Все, все они, и особенно Блёндаль. А как же Фридрик? Ему тоже смягчат приговор?
– Сомневаюсь.
В полумраке глаза Агнес блеснули. Тоути решил было, что она плачет, но, когда женщина подалась к нему, он разглядел, что ее глаза совершенно сухи.
– Вот что я вам скажу, преподобный Тоути. Всю мою жизнь меня считали слишком умной. Говорили – ума, мол, многовато. И знаете что, преподобный? Именно поэтому меня и не жалеют. Потому что считают, будто я чересчур смышлена, чересчур хитра, чтобы случайно оказаться замешанной в убийство. Зато Сигга – молоденькая и хорошенькая дурочка, и потому-то никто не хочет, чтобы ее казнили!
Агнес откинулась на кроватный столбик, глаза ее сузились.
– Я уверен, что это не так, – заметил Тоути, силясь успокоить ее.
– Будь и я молода и простовата – неужели, думаете, все стали бы тыкать в меня пальцем? Нет. Во всем обвинили бы Фридрика, сказали бы, что это он сломил нашу волю. Принудил нас убить Натана, потому что желал завладеть его состоянием. Всякому было известно, что Фридрик точит зубы на Натановы денежки. Однако люди видят, что у меня есть голова на плечах, и считают, будто женщине, которая способна думать, нельзя доверять. Будто там, где есть мысли, нет места невинности. И нравится вам это или нет, преподобный – но вот вам она, истина.
– Я полагал, ты не веришь в существование истины, – рискнул заметить Тоути.
Агнес отняла голову от столбика, глаза ее казались светлее прежнего. Она скривилась.
– У меня к вам вопрос касательно истины. Говорите, Господь глаголет истину?
– Всегда.
– И Господь сказал: «Не убий»?
– Да, – осторожно подтвердил Тоути.
– Тогда Блёндаль и все остальные идут против Господа. Они лицемеры. Они говорят, будто следуют закону Божьему, но на самом деле всего лишь исполняют волю людей!
– Агнес…
– Я стараюсь любить Господа, преподобный. Правда стараюсь. Но любить этих людей я не могу. Я… я их ненавижу.
Она произнесла эти три слова медленно, сквозь стиснутые зубы, сжимавшие цепь, которая соединяла наручники на ее запястьях.
Раздался стук в дверь, и в бадстову вошла Маргрьет, а с ней – обе ее дочери и Кристин.
– Прошу прощенья, преподобный. Не обращайте на нас внимания. Мы будем работать и тихонько раз говаривать друг с другом.
Тоути сумрачно кивнул.
– Как подвигается сенокос?
Маргрьет раздраженно фыркнула:
– Эти мне августовские дожди… – И с этими словами вернулась к своему вязанью.
Тоути поглядел на Агнес, и она ответила ему угрюмой усмешкой.
– Сейчас они даже больше меня боятся, – прошептала она.
Тоути задумался. Затем повернулся к женщинам, собравшимся в бадстове:
– Маргрьет, нельзя ли снять эти кандалы?
Маргрьет искоса глянула на запястья Агнес и отложила спицы. Выйдя из комнаты, она вскоре вернулась с ключом и отперла наручники.
– Я оставлю их здесь, преподобный, – холодно произнесла она, положив наручники на полочку над кроватью. – Мало ли, вдруг они вам понадобятся.
Тоути подождал, пока Маргрьет вернется в другой конец комнаты, и только тогда взглянул на Агнес.
– Ты не должна больше так поступать, – вполголоса проговорил он.
– Я была не в себе, – отозвалась она.
– Говоришь, тебя ненавидят? Так не подавай нового повода для ненависти.
Агнес кивнула.
– Я рада, что вы здесь.
Наступило молчание, и лишь через минуту она продолжила:
– Прошлой ночью я видела сон.
– Надеюсь, добрый.
Агнес покачала головой.
– Что тебе снилось?
– Смерть.
Тоути судорожно сглотнул.
– Ты боишься? Хочешь, чтобы я помолился за тебя?
– Как вам угодно, преподобный.
– Тогда помолимся.
Тоути искоса глянул на собравшихся в дальнем углу женщин, прежде чем взять в свои руку холодную и влажную руку Агнес.
– Господи Боже, этим вечером мы взываем к Тебе в молитве с опечаленным сердцем. Дай нам силы вы держать бремя, которое нам надлежит нести, дай мужества, чтобы смело встретить предназначенную судьбу.
Тоути на мгновение смолк и взглянул на Агнес. Он отчетливо сознавал, что другие женщины ловят каждое его слово.
– Господи, – продолжал он, – благодарю Тебя за семью из Корнсау, за людей, которые открыли свой дом и свои сердца мне и Агнес. – Он услышал, как Маргрьет кашлянула. – Я молюсь за этих людей, молюсь, чтобы им достало милосердия и умения прощать. Пребудь с нами всегда, о Боже, во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Тоути крепко сжал руку Агнес. Женщина смотрела на него, и лицо ее было непроницаемо.
– Вы считаете, что моя судьба – быть здесь?
Он на миг задумался.
– Мы сами творим свою судьбу.
– То есть Бог тут совершенно ни при чем?
– Этого нам знать не дано, – ответил Тоути и бережно положил руку Агнес поверх одеяла. Прикосновение к этой влажной холодной коже смущало его дух.
– Я совсем одна, – проговорила Агнес почти будничным тоном.
– С тобой Господь. С тобой я. Твои родители живы.
Агнес помотала головой.
– Они все равно что мертвы.
Тоути быстро, украдкой глянул на занятых вязанием женщин. Лауга схватила с колен Стейны наполовину связанный носок и теперь проворно распускала, чтобы исправить ошибку.
– Но ведь есть же кто-нибудь, кого ты любила и кого я мог бы призвать сюда? – прошептал он Агнес. – Кто-нибудь, кого ты знала в прошлом?
– У меня есть единоутробный брат, но одному только милостивому Иисусу ведомо, чью бадстову он сейчас омрачает своим присутствием. Еще у меня была единоутробная сестра Хельга. Она умерла. Племянница. Тоже умерла. Все умерли.
– Ну а друзья? Какие-нибудь друзья навещали тебя в Стоура-Борге?
Агнес горько усмехнулась.
– Единственной, кто навестил меня в Стоура-Борге, была Роуса Гвюндмюндсдоттир из Ватнсенди. Не думаю, что она назвала бы себя моим другом.
– Скальд-Роуса.
– Она самая.
– Говорят, будто она разговаривает стихами.
Агнес сделала глубокий вдох.
– Она явилась ко мне в Стоура-Борг, чтобы показать свои стихи.
– Это был подарок?
Агнес выпрямилась и подалась к Тоути.
– Нет, преподобный, – ровно сказала она. – Это было обвинение.
– И в чем она обвиняла тебя?
– В том, что я лишила ее жизнь смысла. – Агнес фыркнула. – Помимо всего прочего. Это было не лучшее из ее творений.
– Она, верно, была огорчена.
– Когда Натан умер, Роуса винила во всем меня.
– Она любила Натана.
Агнес яростно глянула на Тоути.
– Роуса – замужняя женщина! – воскликнула она, и голос ее задрожал от гнева. – Она не вправе была его любить!
Тоути заметил, что другие женщины перестали вязать. Они не сводили глаз с Агнес – ее последний выкрик разнесся по всем уголкам комнаты. Тоути поднялся, чтобы взять свободный табурет, который стоял рядом с Кристин.
– Боюсь, мы вам мешаем, – сказал он женщинам.
– Вам точно не понадобятся наручники? – опасливо спросила Лауга.
– Полагаю, нам гораздо лучше без них.
С этими словами Тоути вернулся к Агнес.
– Быть может, поговорим о чем-нибудь другом? – Ему было крайне важно, чтобы Агнес не потеряла самообладания в присутствии женщин из Корнсау.
– Они меня слышали? – прошептала она.
– Давай побеседуем о твоем прошлом, – предложил Тоути. – Расскажи подробнее о своих единоутробных брате и сестре.
– Я их почти не знала. Мне было пять, когда родился мой брат, и девять, когда я узнала о появлении Хельги. Она умерла, когда мне был двадцать один год. Я и видела-то ее всего пару раз.
– А с братом вы не близки?
– Нас разлучили, когда ему был всего годик.
– Именно тогда тебя покинула мать?
– Ну да.
– Ты что-нибудь помнишь о ней?
– Она дала мне камешек.
Тоути вопросительно глянул на Агнес.
– Чтобы класть под язык, – пояснила Агнес. – Такое поверье. – Она нахмурилась. – Его забрал секретарь Блёндаля.
Тоути заметил, как Кристин поднялась, чтобы зажечь пару свечей – из-за ненастья в комнате было сумрачно, да и день стремительно клонился к вечеру. Глядя перед собой, он различал только бледные очертания обнаженных рук Агнес, которые лежали поверх одеяла. Лицо ее укрывала густая тень.
– Как думаете, мне разрешат вязать? – прошептала Агнес, движением головы указывая на женщин. – Очень хочется, пока мы разговариваем, чем-то занять руки. Невыносимо сидеть праздно.
– Маргрьет! – позвал Тоути. – У тебя найдется какая-нибудь работа для Агнес?
Маргрьет помедлила, затем решительно протянула руку и выхватила из рук Стейны вязанье.
– Вот, – сказала она. – Здесь полно прорех. Надо все распустить.
Она словно не заметила замешательства, которое отразилось на лице Стейны.
– Мне жаль ее, – сказала Агнес, неспешно распуская ряды крученых шерстяных ниток.
