Ханна Кент - Вкус дыма
– Это все из-за Агнес! – задыхаясь, едва выговорила Стейна и бросила на пол промокший насквозь платок.
– Что она тебе сделала? Боже милостивый, защити нас! Я так и знала! – Маргрьет обхватила руками дочь, которая тряслась от холода, притянула ее к себе.
– Да ничего она мне не сделала! – выкрикнула Стейна, оттолкнув мать. – Ей нужна помощь, она там, у реки!
– Что случилось? – Из кухни вынырнула Лауга. – Стейна! Ты испачкала мой платок!
– Ну и ладно! – выкрикнула Стейна. И снова повернулась к матери: – Я рассказала ей, что за Сигридур Гвюндмюндсдоттир подали прошение о помиловании, а она стала такая странная, вся побелела и теперь не хочет встать и уйти!
Маргрьет обернулась к Лауге:
– О чем она говорит?
– Не о чем, а о ком! Об Агнес! – пронзительно крикнула Стейна. И, стерев рукавом с лица дождевые капли, бросилась бежать по коридору. – Я должна рассказать пабби!
Йоун сидел в бадстове и чинил башмаки.
– Стейна? – удивленно проговорил он, оторвавшись от работы.
– Пабби! Пожалуйста, очень тебя прошу, пойди к Агнес! Я рассказала ей о прошении, которое Блёндаль подал за ту, другую служанку, и она точно обезумела.
Йоун тотчас же сбросил башмаки с колен на пол и встал.
– Где она? – очень тихо спросил он.
– У реки, – ответила Стейна, борясь со слезами.
Йоун выдернул из-под кровати сапоги и рывком натянул их на ноги.
– Прости, пабби, я думала, что она об этом знает! Я хотела ей помочь!
Йоун встал и крепко взял дочь за плечи. Лицо его порозовело от гнева.
– Я велел тебе держаться от нее подальше.
Он ожег Стейну яростным взглядом, оттолкнул ее с дороги и вышел, кликнув Гвюндмюндура, который валялся на своей кровати. Работник неохотно поднялся. Стейна села и расплакалась.
Минуту спустя в бадстову вошла Лауга в сопровождении Кристин.
– Что сказал пабби? – негромко спросила она – и тут увидела, где именно сидит Стейна. – Эй! Встань сейчас же, ты намочишь мою постель!
– Отстань! – взвизгнула Стейна так пронзительно, что Кристин ойкнула и пулей вылетела из комнаты. – Отстань от меня!
Лауга усмехнулась и покачала головой.
– Ты не в себе, Стейна. Чем это ты занималась там, у реки? Пыталась завести себе подружку?
– Да провались ты в ад!
У Лауги отвисла челюсть. Она сердито глянула на сестру, словно собиралась прикрикнуть, но лишь сузила глаза.
– Думай, что говоришь! – прошипела она. – Будешь продолжать в том же духе – станешь такой же злодейкой, как эта женщина!
С этими словами Лауга повернулась, чтобы уйти, но помедлила.
– Я буду за тебя молиться, – фыркнула она и вышла из комнаты.
Стейна уронила лицо в ладони и зарыдала.
* * *Я сижу на кровати и слушаю, как за серой занавеской, в гостиной, Маргрьет, Йоун и их дочери разговаривают обо мне. Хотя Маргрьет говорит едва слышным шепотом, я различаю слова, которые просачиваются из гостиной в щель под занавеской. Руки мои дрожат, я чувствую, как неистово колотится в груди сердце. Как будто я только что бежала со всех ног, спасаясь от опасности. То же самое было со мной в суде, когда я ощущала себя вне всего происходящего.
Я могла бы быть нищенкой или их служанкой – до тех пор, пока не прозвучали эти слова. Сигга! Идлугастадир! Они приковывают меня к воспоминанию, от которого у меня перехватывает дыхание. Это не слова, а колдовское заклятие, которое превращает меня в чудовище, и вот я – Агнес из Идлугастадира, Агнес – огонь, Агнес – мертвые окровавленные тела, еще не сгоревшие, и на одном из них до сих пор одежда, которую я сшила собственными руками. Сиггу освободят, но меня не освободят, потому что я Агнес – проклятая, хитроумная Агнес. И сейчас мне так страшно, я-то думала, что смогу, что сумею притвориться, но нет – не смогла, не выйдет, неизбежного не миновать.
* * *Письмо было небольшое, написанное убористым наклонным почерком на клочке бумаги, и строчки наезжали друг на друга, выдавая попытку автора сэкономить место. Тоути унес его, чтобы прочесть, в бадстову, где он как раз обедал.
– Опять Блёндаль? – осведомился отец, не поднимая глаз от своей порции мяса.
– Нет, – ответил Тоути, быстро пробегая взглядом письмо. «Приезжайте скорей, с Агнес Магнусдоттир беда; я не хотел бы сообщать Блёндалю. Ваш брат во Христе, Йоун Йоунссон». – Это из Корнсау.
– Разве им неизвестно, что идет дождь? И сегодня воскресенье, – пробормотал пожилой священник.
Тоути присел к столу и окинул отца внимательным взглядом. В бороде у старика виднелись крошки засохшей каши.
– Я должен ехать, – сказал он.
Преподобный Йоун тяжело выдохнул.
– Сегодня воскресенье, – повторил он.
– Да, – сказал Тоути, – день Господень. – И прибавил: – День для трудов во имя Господа.
Преподобный Йоун извлек изо рта кусок хряща, придирчиво осмотрел его и снова принялся жевать.
– Отец?
– Надеюсь, Блёндаль узнает, как добросовестно ты исполняешь его волю.
– Волю Господа, – мягко поправил Тоути. – Спасибо, отец. Я вернусь вечером. Или завтра, если погода ухудшится.
Добравшись до перевала, который вел в долину Ватнсдалюр, Тоути вымок до нитки. Тут он разглядел гонца, доставившего письмо, и пришпорил кобылку, чтобы его нагнать.
– Эгей! – крикнул Тоути, вглядываясь в сплошную пелену дождя.
Всадник обернулся в седле, и Тоути узнал одного из батраков Корнсау. Тот оделся, как для рыбалки, чтобы уберечься от дождя.
– Так вы все же поехали! – громко откликнулся он. – Что ж, теперь по этой собачьей погоде носит уже двоих!
– Беда для сенокоса, – отозвался Тоути, чтобы поддержать разговор.
– Вот уж мне этого можете не говорить! – фыркнул всадник. – Мое имя Гвюндмюндур. – Он приветственно помахал рукой. – А вы тот самый преподобный, что пытается спасти душу нашей убийцы.
– Ну, я…
– Жуткое дело! – перебил слуга. – У меня от этой бабы мороз по коже.
– Что ты имеешь в виду?
Батрак хохотнул.
– Буйная она, вот что.
Тоути пришпорил кобылку, чтобы не отстать.
– Что произошло? В письме…
– Да она взбесилась. Отбивалась от меня и Йоуна, царапалась, кусалась, беспрерывно визжала, а сама промокла насквозь и валяется в грязи, словно чокнутая. Видите? – Он показал синяк на виске. – Это ее работа. Я ей помогаю подняться, а она меня – камнем по башке. И вопит всякое насчет Блёндаля. Говорят, вот такое же она выделывала в Стоура-Борге, оттого ее и перевели.
– Ты уверен? – Тоути Агнес показалась на удивление сдержанной.
– Я думал, она меня там, на месте, и прикончит.
– Что вывело ее из себя?
Работник чихнул и пальцем в перчатке вытер нос.
– А я почем знаю? Одна из девчонок что-то ей сказала. Про ту, другую служанку, которую прижали за убийство. Сиггу, что ли.
Тоути обернулся и глянул на лужи, стоявшие впереди на тропе. Ему стало не по себе.
– А она ничего! – сообщил Гвюндмюндур, со значением глянув на Тоути.
– Прошу прощения?
– Да я про Агнес, – пояснил слуга. – Волосы красивые, и все такое. Правда, на мой вкус, чересчур долговязая. Укоротить бы… ну, примерно на голову, смекаете, о чем я?
Он подмигнул Тоути и захохотал.
Тоути надвинул на глаза шляпу. Дождь на минуту ослаб, но хлынул с новой силой, едва они повернули в долину. Серая пелена клубилась над покатым спуском, и потоки воды низвергались в оскаленные недра горных пропастей.
Когда Тоути вошел в бадстову, Агнес была в постели. Кристин, прислуга, принесла ему табурет, а младшая дочь хозяина захлопотала, снимая с него мокрую одежду. Когда Лауга нагнулась, чтобы распутать завязки на его сапогах, Тоути поверх ее спины вгляделся в неосвещенный угол, где сидела на кровати Агнес. Она была пугающе, нечеловечески неподвижна.
Лауга сдернула второй сапог так резко, что Тоути едва не свалился с табурета.
– Пойду, с вашего позволения, – пробормотала она и вышла из комнаты, неся сапоги на вытянутых руках перед собой.
Тоути, ступая по полу в сырых носках, двинулся к Агнес. Она сидела, привалившись боком к деревянному столбику кровати, и Тоути, подойдя ближе, увидел, что на ней наручники.
– Агнес?
Женщина открыла глаза и невидяще уставилась на него.
Тоути присел на краешек ее кровати. В тусклом свете лицо ее казалось пепельно-бледным, разбитая губа кровоточила.
– Что случилось? – мягко спросил он. – Почему тебя опять заковали в кандалы?
Агнес поглядела на свои запястья так, словно увидела их впервые. И с трудом сглотнула.
– Сигга получит помилование. Блёндаль обратился к королю с прошением смягчить ей приговор. – Голос женщины сорвался. – Ее жалеют.
Тоути сел прямо и кивнул:
– Я знал об этом.
– Знали?! – потрясенно переспросила Агнес.
– Тебя тоже жалеют, – прибавил он, желая утешить ее.
– Ошибаетесь! – прошипела Агнес. – Никто не жалеет меня; меня ненавидят. Все, все они, и особенно Блёндаль. А как же Фридрик? Ему тоже смягчат приговор?
