Восемь летчиков или хозяин Байкала - Александр Зубенко
Каким образом она сохранилась, минуя больницы, секретные лаборатории и более тридцати лет нахождения в стенах монастыря?
Следующим Семёнович вытащил на свет божий, пожелтевший от времени лист тетрадной бумаги, упакованный в полиэтиленовую оболочку, с Сашиным почерком на лицевой стороне.
Юрий Николаевич благоговейно взял его в руки и начал читать вслух, как когда-то совсем недавно читал в вагончике Женька.
За окнами автомобиля звонили колокола.
Кто скажет, что этот звон благовеста был не к месту?
- Датируется 29-м марта 1991-го года. Почерк вполне читаемый, не дрожит, не съезжает в сторону. Есть отпечаток вымазанного в чернила пальца…
- В 91-м году ему было под сорок лет, - подсчитал Михаил. – Или около того. Тогда он ещё не был стариком. В самом расцвете жизненных сил.
На листке были такие строки:
«ПОСЛЕДНИЙ СТИХ»
Последний свой сон оставляю я вам,
Последний свой плач и последние слёзы.
В нём будет печаль, а не сладкие грёзы -
На сердце рубцы затянувшихся ран.
Последний свой взгляд оставляю я вам,
Последний свой крик перед вечной разлукой:
В нём боль и любовь с нескончаемой мукой
И счастье, попавшее в грязный капкан.
Последний свой день оставляю я вам,
Жизнь прожита мною не так как хотелось.
Душа между раем и адом вертелась,
Не зная, что я погубил себя сам.
Последний свой стих я для вас оставляю –
Знак, поданный мне, я услышал с небес.
Конец настаёт, и об этом я знаю –
В страну ухожу, где кресты словно лес.
…После долгой паузы бригадир отдал листок старой тетради Семёновичу, и тот аккуратно сложил его, спрятав во внутренний карман.
В гнетущей тишине Юрий Николаевич подвёл итог:
- Он уже тогда готовился к смерти. Начиная с 1991-го года.
Колокола продолжали звонить, оглашая своим благовестом лавру и прилежащий к ней город. Казалось, в этом звоне было некое знамение для наших друзей – мистическое, возвышенное, непонятное разуму. Покидая монастырь, каждый из них уносил с собой частичку Сашиного духа, его существования, его неприязнь к мирской жизни и всепоглощающую любовь к Люде.
Так бы и закончилась данная трагическая история на этом моменте, и уже можно было бы ставить точку, означавшую конец печального сюжета, если бы не одно, последнее и весьма загадочное обстоятельство, посетившее приятелей тут же, не выезжая из монастыря.
А именно…
********
Когда Мишка, взвизгнув покрышками, стремительно направил машину к выездным воротам храма, Семёнович краем глаза заметил за стеклом своей дверцы шарахнувшихся в стороны людей, и среди них в поле его зрения выделился некий субъект, испугавшийся, надо полагать, более остальных. Он возник в толпе, казалось, ниоткуда. По его недоуменному виду было заметно, что парень не из мира сего и присутствует в нём лишь несколько секунд – озирающийся по сторонам, опешивший, явно оказавшийся здесь не к месту, оглушённый и ничего не понимающий.
Он видел купола впервые, он озирался на прохожих в чудной для него одежде, задирал голову и смотрел на светящиеся в позолоте кресты храмов, а когда Мишка газанул, напугав нескольких туристов, незнакомец шарахнулся в сторону от машины, уставившись на это чудо техники округлившимися от смятения глазами.
Тут-то Семёнович его и заметил.
- Стой! Сто-ой, Мишаня! – заорал он, схватив сзади водителя за плечо.
Тот от внезапности тут же машинально вдавил педаль тормоза, и машина с таким же свистящим визгом внезапно встала как вкопанная, будто со всего размаху впечаталась в невидимый барьер.
Проходившая мимо женщина в цветастом платье покрутила пальцем у виска.
…Среди разгневанных туристов, некоторые из которых грозили водителю кулаками, друзья, с нахлынувшим чувством оторопи увидели…
ЛЁТЧИКА.
В пилотной куртке, с планшетом через плечо, в шлемофоне времён прошедшей войны, и унтах! – не слишком подходящих для летней погоды.
Парень таращился на иномарку, и озирался по сторонам, явно не понимая, как он оказался в этом месте и этом незнакомом для него мире.
– Именно ЕГО фотографию я видел на кресте рядом с могилой Саши! Сегодня утром! Только он там был старым и в рясе, упокоенный вместе с остальными монахами.
- Где? – не понял Миша, глуша урчащий двигатель.
- На кресте! Рядом с Сашиным таким же крестом.
- Это когда с нами монах находился?
Юрий Николаевич уже открывал переднюю дверь, чтобы выбраться наружу. Следом за ним выбрался из салона и Семёнович.
– Я присматривался к образу на портрете, смутно осознавая, что вижу что-то знакомое, но неизвестное мне. Какое-то лицо, которое мне кого-то напоминало. Но вот кого именно? Мы ведь знаем образ лётчика только по описаниям Саши. Верно?
Бригадир машинально кивнул, вглядываясь в толпу, которой до лётчика не было абсолютно никакого дела:
- ВОСЬМОЙ лётчик…
Чем подтвердил всеобщую догадку, не высказанную вслух.
- Откуда он? – всё, что и смог спросить Миша.
Никто ему не ответил.
Все смотрели на опешившего парня. Уже отходя с опаской от невиданной машины, он бросил недоуменный взгляд на вылезших из неё пассажиров, и на миг их глаза встретились. В них читался немой вопрос, обращённый ко всем сразу:
Где я? Как я сюда попал?
Ему бы сейчас, в данную минуту, воевать на Воронежском фронте, под Прохоровкой на Курской дуге – так какого чёрта он делает здесь, в стенах какого-то монастыря – с толпой непонятно одетых людей и рядом с внезапно материализовавшимся автомобилем, явно будущей технологии производства?
Так и стояли они – трое из машины, и один из иного измерения – несколько секунд, глядя друг другу в глаза.
Затем, толпа вновь прибывших туристов из подошедшего автобуса оттеснила их друг от друга, поглотила незнакомца, и друзья потеряли его из виду.
- Его сейчас заберёт червоточина. Назад в свой мир. Он свою миссию выполнил – простился с отцом Александром и увидел нас живьём. Ему была предоставлена такая возможность, и он ею воспользовался.
- Он вернётся в 43-й год? - спросил Михаил. - Пройдёт всю войну и останется жив?
- Иначе, он не появился бы в образе председателя комиссии в 1979-м году.
- Так, тот академик… - водитель открыл рот, и в него залетела муха.
- И был этим Игорем, - закончил за него старший товарищ. - Прошедшим войну, закончившим университет, получившим звание профессуры, и так далее – по своей, только ему начертанной судьбе и прожитой жизни. – Семёнович подмигнул другу и похлопал по плечу.
-
