Восемь летчиков или хозяин Байкала - Александр Зубенко
Монах, казалось, что-то упорно пытался вспомнить.
- И ещё. Погоны…
- Мы знаем. Они были лейтенантские.
- Да… - удивлённо поднял брови монах-послушник. – Но не нашего времени. Точно такие же погоны носил мой дед, когда воевал на Воронежском фронте.
Все дружно переглянулись между собой.
- Так вы этого человека знаете? – обрадовано спросил монах.
Наступила пауза; каждый боялся ответить, прежде всего, самому себе.
Знали ли они?
- Выходит, что да… - выдохнул Юрий Николаевич. – Можно сказать – старый знакомый.
Видя, что новость о незнакомце привела гостей в полное замешательство и оцепенение, монах осторожно закончил:
- Тогда, перед отъездом из лавры зайдите к настоятелю, он просил меня передать вам это приглашение напоследок.
- Зачем? – удивился бригадир, всё ещё испытывая некое послевкусие от только что услышанного. – Мы уже с ним попрощались вчера. Да и не до нас ему будет – у вас же сегодня воскресная служба для прихожан.
Монах улыбнулся:
- После вашего ухода, он кое-что обнаружил, оставшееся от отца Александра. Знаете, когда у нас в монастыре кто-либо умирает – кто прожил в нём долго – его личные вещи некоторое время хранятся в своеобразной кладовой, как в архиве, пока кто-то из родных или близких не заявят на них свои права в качестве родственников.
- Но ведь у Саши… - запнулся Михаил, - у отца Александра не было никаких родственников и близких, насколько мы знаем.
- А вы? Разве не близкие вы ему, раз пришли навестить почившего? Да и вещей у него осталось всего ничего, - парировал священнослужитель. – Какая-то старая куртка и листок бумаги – я не слишком посвящён в детали. А поскольку за полгода об отце Александре никто не вспомнил кроме вас, то наш батюшка решил эти вещи отдать вам. Можно было бы отдать их сразу тому незнакомцу, однако, как я уже говорил, этот странный человек в старой форме ретировался столь быстро, что мы не успели даже опомниться. Вот и вся история.
Каждый из группы молчал и приходил в себя, «переваривая» услышанное.
Наконец, Юрий Николаевич, бросив взгляд на друзей и получив от них молчаливое согласие, обратился напоследок к монаху:
- Спасибо вам, святой брат. Вы возвращайтесь, у вас служба, а мы ещё немного побудем здесь. Дорогу назад мы, надеюсь, найдём сами. Передайте батюшке, что мы через пару часов к нему зайдём – я предварительно позвоню ему на мобильный телефон. Впрочем, он, вероятно, будет занят службой, тогда лично вы уж распорядитесь, пожалуйста, чтоб вещи отца Александра выдали нам в канцелярии. Хорошо?
- У вас есть его мобильный номер? – с удивлением и даже уважением поинтересовался молодой монах, очевидно, не имевший, как и все остальные послушники, столь высокую привилегию.
- Точнее не у меня, а у нашего шефа, - объяснил ему бригадир. – Это касается нашей помощи в строительных работах вашего монастыря. Что-то прокопать, проложить трубы, подправить стены – мы всегда готовы. Машина наша в одном из гаражей, так что пока Михаил будет её выводить, мы зайдём в канцелярию. Такой оборот дела вас устроит?
- Да будет так, - ответил монах с улыбкой. – Тогда, всего вам хорошего, и да пребудет с вами Господь наш Всемогущий.
Все дружно перекрестились и монах ушёл.
…А приятели остались стоять немного ошеломлённые последними известиями, и поглядывая друг на друга растерянными взглядами.
Утренний воздух наполнялся звоном колокольного набата.
Начиналась воскресная служба.
********
Всё то время, пока монах рассказывал о погребении, Семёнович не отводил взгляд от соседней могилы, всматриваясь издали в портрет на кресте и смутно чувствуя какое-то необычайное беспокойство внутри грудной клетки. Что-то издалека казалось ему до боли знакомым в расплывчатом от расстояния образе. Что-то неведомое холодило душу и заставляло его оставаться на месте, не делая никаких попыток приблизиться и посмотреть вблизи. Нахлынувшее чувство чего-то грядущего, непонятного и неизвестного, казалось, разделило его существование на безмятежное прошлое и мистическое настоящее, которое внезапно наступив, лишило всяких иллюзий на дальнейшую беспечную жизнь.
Страх?
Нежелание увидеть то, чего он видеть, собственно говоря, не хотел никакими фибрами своей души?
Он не знал. Просто продолжал стоять и ничего никому не говорить. Вдруг ошибся? Посчитают ещё, что и у него начались галлюцинации, а там и до психбольницы недалеко.
Они уже поклонились последний раз могилке Саши и направлялись в сторону берёзовой рощицы, когда Семёнович, встряхнув головой и сбросив своё оцепенение, кинулся их догонять, при этом, то и дело, оборачиваясь на соседнюю могилу.
Войдя в помещение секретариата лавры, бригадир, как на почте, расписался в получении, и уже с остальными вышел во двор, где народу прибывало всё больше и больше. Скоро будут звонить к обедне. Юрий Николаевич заметил даже съёмочную группу, надо полагать, решившую снять здесь в лавре очередной репортаж для воскресных новостей города.
Всё.
Делать им в лавре было нечего, и все уселись в подогнанную Михаилом машину.
Из бумаги вывалилась сложенная старая куртка, и когда Семёнович её развернул, в салоне автомобиля воцарилась благоговейная тишина.
У Семёновича на глазах выступили слёзы.
Это была куртка Саши.
Старая как сама бесконечность, изорванная во многих местах, с дырками, ржавыми пятнами, пропалинами на рукавах и… с надписью «БАМ», сзади на спине.
Именно в ней он прошёл весь путь с Борькой, Алексеем и другими бойцами; именно в ней он сидел у костра, когда Игорь показывал ему фотографию своей семьи…
В ней он прошёл всю одиссею экспедиции, начиная от первой смерти бурята и кончая смертью Семёна.
В ней он похоронил Люду…
В ней скитался ещё двадцать шесть дней после того как соорудил крестик на могиле своего старшего друга.
В ней его подобрали рыбаки, когда он в помутнении рассудка вышел из тайги, прижимая руками фотоаппарат, который вскоре исчез со всеми доказательствами в руках сотрудников КГБ.
Друзья бережно ощупывали каждый сантиметр пожелтевшей и выцветшей ткани, словно им в руки попался музейный экспонат древности. Каждый хотел дотянуться и потрогать раритет: даже Юрий Николаевич, всегда невозмутимый – и тот едва ли не перевалился с переднего сиденья – настолько трагическая
