Совок-14 - Вадим Агарев
— Понятно! — скептически покачала головой настырная пельменница, правильно поняв терзания моей души и прежде всего, желудка. — Мойся, иди! А лапшу я тебе всё же разогрею, она тебе сейчас в самый раз будет! Она оттягивает!
Уже когда в ванной жадно хлебал холодную воду из-под крана, я даже успел удивиться таким тонким познаниям юной племяшки. Касательно всего. Насчет оттягивающей лапши, ну и вообще, относительно иных похмельных нюансов. Но потом, по мере угасания в кишках пожара, голову начали наполнять другие мысли. Вытесняя из похмельной черепушки всё суетное, второстепенное и малозначительное.
После холодно-горяче-холодного душа я пришел в себя настолько, что даже нашел в себе силы, чтобы побриться и почистить зубы. Причем сделал это почти без насилия над собой. Из ванной я вышел относительно нормальным человеком. Это я понял сразу по двум признакам. Во-первых, мне захотелось лизаветиной лапши, которой уже отчетливо благоухало из открытой кухонной двери. И, во-вторых, я вспомнил, что новые погоны на китель, которые я планировал пришить вчерашним вечером, я так и не пришил. А это очень плохая примета, даже при всех смягчающих обстоятельствах! И даже с учетом того, что мне, православному атеисту и убеждённому агностику с высокой колокольни плевать на все суеверия этого несправедливого мира!
Прислушался к благодарному организму, чувствуя, как лоб покрывается испариной, а отравленный спиртом о-де-ви мозг, постепенно собирается в кучу и встаёт на место,
— Ты величайшая умница, Елизавета! — направил я в рот очередную ложку с куриным бульоном, — Вот теперь я тебя точно удочерю! — не лукавя ни на йоту, совершенно искренне пообещал я своей спасительнице.
— Ты опять⁈ А сам ведь жениться обещал! — плаксиво всполошилась мнимая уроженка славного города Урюпинска, — Не хочу я удочеряться, ты жениться на мне обещал! — комкая в руках полотенце и возмущенно притопнув тапком по кухонному линолеуму, повторно и еще больше забеспокоилась малолетняя хищница.
От лизаветиного визга в голове снова что-то нарушилось и я решил прекратить неконструктивную полемику. Мало её, так еще Пана набежит из своей комнаты и тогда уже будет мне двойное счастье! Доедал я молча, но под горестные причитания второгодницы. Потом так же молча встал из-за стола и пошел одеваться. Через пятнадцать минут подъедет Стас и нам надо будет на рысях выдвигаться в СИЗО. День сегодня мне предстоит не просто напряженный, а самый настоящий каторжный.
— Ты же в форме хотел сегодня идти! Вчера сам говорил! — обиженно захлюпала сзади мокроносая устрица, когда я распахнул створки шифоньера и достал из него плечики с цивильным костюмом.
— Не получится сегодня в форме, — покачал я головой, не оборачиваясь к малолетней страдалице, — В старых погонах идти никак нельзя, а новые я как-то еще не пришил!
— Это ты не пришил, а я пришила! — будто партизанка перед расстрелом, с торжеством, пропитанным трагизмом, выплюнула мне в спину несостоявшаяся моя дочь. — Все пальцы себе, как дура, исколола! Одевайся уже! — чем-то мягким толкнула она меня в спину.
Обернувшись, я не поверил своим глазам! Сохраняя на лице вековую скорбь всех пролетевших с замужеством весталок, Лизавета протягивала мне мой повседневный китель с погонами старшего лейтенанта.
— Как это⁈ — не смог скрыть я своего удивления, — Мне же парадные вручили! Ты где новые погоны взяла? — продолжал я тупить, не до конца еще поборов последствия вчерашней дуэли с Бахусом.
— Дурак ты, Серёжа! И слепой еще к тому же! — проговаривая эту, не нуждающуюся в доказательствах истину, Лиза оживилась и даже слегка заулыбалась, — Я только с одной стороны старые подпорола, звёздочки приладила и по прежним дыркам снова прошила! Одевайся, я тебе еще и брюки с рубашкой погладила! — опять нахмурилась она, видимо осознав, что старалась и пальцы колола она зря и, что весь корм пошел не в того коня.
На душе не только потеплело, но и стало тягостно. Словно мороженку у ребёнка отнял. У ребёнка, который комаров от меня отгонял полночи, пока я сну предавался.
— Ты это, ты не переживай так! — погладил я Лизу по голове, — Я же не потому жениться на тебе отказываюсь, что ты плохая или, что не нравишься мне!
— А почему тогда? — еще больше набычилась назойливая девица, нетерпеливо перебив меня.
— Потому что слишком хорошо к тебе отношусь! — нелогично, но почти честно ответил я, — Ты просто не понимаешь, насколько я неудобный в содержании! Так-то я парень хороший, но ты же сама знаешь, на девок я падкий. И пьющий к тому же, как видишь…
Сиюминутное моё состояние никак не располагало к убедительному красноречию и аргументированной софистике. Однако, не попытаться необидно съехать с темы я не мог. Необидно для Лизы. Сам-то я был готов претерпеть от неё любые гонения и обиды.
— А ты не врёшь? — недоверчивая пельменница приблизила своё лицо к моему и пристально вгляделась в глаза алкаша-любителя, в которых вместо совести всё еще плескался алкоголь. — Если ты меня сейчас не обманываешь, то со всем этим я как-нибудь справлюсь! Пьёшь ты не так уж часто, а дур твоих я найду способ отвадить, в этом ты даже не сомневайся!
Мне стало по-настоящему тоскливо. Жалость к женскому сословию в подобных ситуациях никогда и никого еще до добра не доводила. Это я уяснил еще в своей прошлой жизни. И, если бы не малолетство сиротствующей Лизаветы, да еще помноженное на мой похмельный синдром, я бы бдительности не утратил! И в расставленную ею, с моей же помощью, ловушку не попал.
— Вот и хорошо! — натянул я на лицо маску капитулирующего подкаблучника, — Помнишь наш прошлый разговор на эту тему? Как только ты заканчиваешь наш университет, мы на следующий же день идём с тобой в ЗАГС! Договорились? — протянул я вымогательнице руку.
Та, еще до конца не осознав всего услышанного, но надёжно зафиксировав в своём хищном мозжечке «…мы идём с тобой в ЗАГС…», счастливо заулыбалась и энергично закивала головой.
— Только, Лиза, ты дур пока не сильно отваживай, ладно? — поцеловав урюпчанку в макушку, с просительной интонацией обратился я к ней, — Давай, мы как-нибудь постепенно это делать будем, ага?
Девчонка и в этот раз согласилась, и тоже кивнула, но уже с гораздо меньшим энтузиазмом. Но я в душе уже праздновал победу. Три года школы, а потом еще пять лет