Модно, сексуально, бессознательно. Психоанализ стиля и вечной проблемы «мне опять нечего надеть» - Паскаль Наварри
По правде говоря, у меня ничего подобного и в мыслях не было, я не воображала ничего особенного по поводу ее наряда. Но я явно ошибалась! Видя, что я заинтересовалась, девочка страстно принимается объяснять мне, что, разумеется, у нее «шляпа как у феи», а также такой цвет платья (что касается шляпы, это безусловно, но я была бы не столь категорична относительно цвета платья), но лиф платья и фасон с поясом отлично могут «подойти принцессе».
Я ощущала в ней такое смятение, что поспешила утешить по поводу цвета и пояса (остерегаясь говорить о шляпе…), в результате чего она немного успокоилась. (Вероятно, она провела ужасный день рядом со своими немного придирчивыми и не слишком милосердными к ее костюму подружками!)
Только потом она с легкой улыбкой приподняла свое длинное платье и показала мне туфельки: у нее были очень узнаваемые туфельки феи Динь-Динь из диснеевского мультфильма о Питере Пэне: здесь я не могла промахнуться! И она сказала мне, что да, у нее туфельки феи, но платье принцессы было слишком длинное и их не было видно! Мы расстались добрыми друзьями, а вновь заигравшая на ее устах улыбка навела меня на мысль о том, что наша короткая беседа не прошла без пользы.
Эта история подтверждается тем, что в вас видят принцессу не потому, что вы думаете, что одеты как принцесса: нужно также иметь достаточное количество отличительных признаков, связанных с данным статусом. В этом отношении совершенно необходимы аксессуары, они служат характеристикой высшего класса, будь то знать былых времен или современные звезды.
Мода и семейный роман
Таким образом, игры моды продолжают наши детские игры с одеждой, игры с игрушечными наборами одежды, а также, для множества девочек, игры с одеждой своей матери. Некоторые блогерши с нежностью вспоминают:
«Сначала я получала удовольствие от игры: большой чемодан, наполненный старыми шмотками, вечером по вторникам можно было переодеваться в кругу подруг. Жюли наряжалась в цыганку, Валери – в принцессу, а я – в медсестру. Мы вели себя как на шопинге. А потом, мало-помалу, я стала более требовательной! От старых маминых платьев я перешла к тому, что стала получать удовольствие от шопинга. Я наконец покупала то, о чем мечтала: платья с блестками, чтобы они сверкали в ночи, джинсы с цветочной вышивкой на весну… Моей единственной навязчивой идеей было не стать немодной. Карманные деньги, которые мне давали родители, позволяли мне делать такие покупки. Я была красивой, стильной, я была модной!»[29]
Какие-то «старые материнские шмотки», разнообразные переодевания, которые можно совершать с их помощью (медсестра, цыганка, принцесса…), а затем воспоминания о сказках нашего детства ложатся в основу стремления к новым нарядам, когда девочки подрастают.
Также иногда в этом могут участвовать другие истории, те, что порождали особого рода мечтания (в которых, например, родители не были родными, а лишь подобрали брошенного знатными родителями ребенка), так как престиж, ранг, необыкновенные события – это то, что часто встречается в бесконечных хрониках, из которых состоят жизнеописания наших современных звезд, обильно комментируемые в глянцевых журналах.
Этот «семейный роман»[30], главные аспекты которого исследовал Фрейд, является фантазией, связанной с разочарованием детей в своих эмоциональных ожиданиях по отношению к родителям, которыми они восторгаются и желают, чтобы те всецело любили их. К этому разочарованию также присовокупляется разочарование от осознания того, что родители не обладают таким престижем, как можно было подумать.
Ситуация, когда становитcя невозможно представить себя как всемогущего в сердце своих всемогущих родителей, вообразить себя брошенным ребенком, подобранным затем реальными родителями, позволяет сконструировать для себя идеальную семью и стать ее чудесным отпрыском с удивительной судьбой, благородное происхождение которого, возможно, однажды будет признано.
Сны наяву, из которых состоит этот роман, развиваются на протяжении детства, но могут остаться, как средство спасения перед лицом разочарований реальной жизни, и иногда даже давать повод для довольно забавных вариаций: «Мои родители думают, что кто-то, должно быть, перепутал ребенка в роддоме, вопреки бросающемуся в глаза фамильному сходству, так как никогда, вообще никогда они не могли бы представить себе, что будут иметь подобную дочь: помесь Чудо-женщины и Уэнздей из семейки Аддамс»[31].
В этом смысле показательным является пример Коко Шанель. У нее была склонность к мифотворчеству, и, возможно, одна из ее главных «выдумок», касающаяся ее отца, берет свое начало в одном варианте семейного романа, спровоцированного событиями, произошедшими в ее детстве.
Мать Коко Шанель, потеряв в 32 года здоровье от тяжелой жизни, состоявшей из работы по дому и шитья, умирает от туберкулеза. Отец, странствующий торговец трикотажем и нижним бельем, бросает ее, как и ее четырех братьев и сестер. Ей всего 12 лет, и она оказывается в пансионе, откуда выйдет только в 18 лет, не имея никаких известий об отце, которого она никогда больше не увидит.
Она скажет и даже попытается сообщить в одной своей абсолютно выдуманной письменной биографии, что ее отец разбогател в Америке: возможно, это был способ разом стать дочерью необыкновенного человека (тогда как на самом деле он был торговцем трикотажем) и пережить, посредством воображаемого богатства, невыносимую боль от того, что ее бросил отец?
Можно сказать, что в истории жизни Коко Шанель этот «семейный роман» безусловно является фантазией о ее происхождении, но он также содержит определяющие элементы ее идентичности, которые проявятся в реальной жизни. Эта воображаемая конструкция, ведущая от материнского шитья и отцовской галантереи (откуда она позаимствует свои украшения в виде бутонов и тесьму) к богатству, несомненно способствовала трансформации несчастья и разочарования в мировую известность и славу.
В моде также существует этот аспект романтической игры с идентичностью, так как то, что нам предлагает какая-либо мода в конкретный момент, особенно в последние годы, часто заключается в том, чтобы нацепить на свою одежду новую «бирку» идентичности – идентичности модельера.
Можно задаться вопросом, не является ли эта новая идентичность, заявляемая подобным образом, способом выставления напоказ символа власти (превращаясь, например, для модника в авторитетного потомка Диора
