Алексей Дударев - Белые Россы
— Легко сказать… Она его тоже любит… Я это чувствую. Девке столько лет, красавица. От парней отбоя нет, а она как монашка…
— Тогда ничего не сделаешь. Пусть женятся. Что, таких случаев в жизни не бывает?.. С одной стороны вроде… — Андрей не нашелся, что сказать,
и зло выпалил: — А что им, ждать его смерти? Тоже паскудство!
— Ваську это добьет…
Помолчали.
— За все платить надо, — вздохнул Андрей. — За все. Ну, не брат они с сестрой! Все это знали. И батька-покойник знал… Только запретил всем даже думать об этом. Думаю, и Васька это знает… Только знать не хотел, что знает… Что тебе посоветовать… Жизнь все расставит по местам… Приезжайте тридцать первого… Помянем старого Ходаса.
— На кладбище надо бы съездить…
— И на кладбище съездим. Пойду я. Ты Петьку Струкова помнишь?
— Помню. Он в доме престарелых.
— Сбежал. У меня кантуется. Пойду утрясать историю. Бывай.
Андрей ушел.
Маруся тоже медленно пошла по предпраздничному городу.
Остановилась возле церкви, постояла и нерешительно вошла в нее.
Служба уже закончилась, и церковь была пуста.
Маленькая сгорбленная старушка гасила свечи.
Маруся опустилась на колени перед образом Богоматери.
Она не молилась. Просто смотрела на светлый лик.
А Дева Мария, прижимая к груди еще маленького Спасителя, сострадательно смотрела на Марусю.
Бодя и Струк голые вошли в баню.
— У меня пяточный нерв расстроен. С детства в расстройстве, — сообщил Бодя и указал на место чуть ниже спины и чуть выше ягодиц.
— Но пяточный нерв, по идее, должен в пятках находиться, — предположил Струк.
— Это вредный нерв с ответвлениями. У меня сюда ответвление.
— А в другие места бывает?
— Во все бывает… Это вредный нерв.
Бодя улегся на полку.
— Лечим… Кладешь березовый веник на ответвление.
Бодя показал куда.
Струк накрыл веником.
— После этого берешь круглый камень с каменки. Вон тот.
— Горячий же.
— Не рассуждай.
Струк надел перчатки, снял камень и уложил его на веник.
Камень зашипел.
— Прикрывай дубовым!
Из-под веника клубами попер пар.
— У-у-у-у!!! — взвыл Бодя. — Уж я с ней и так, и эдак… Со словами и без слов!!! У-у-ж я с ней… У-у-уж я с ней!
Маленький, словно игрушечный, частный самолет совершил посадку в Национальном аэропорту и стал выруливать на стоянку.
По аэродрому к самолету катила машина представительского класса. Рядом с водителем сидел Артем и разговаривал по мобильному телефону.
— Шеф, забыл спросить, а как к ней обращаться?
— А так и обращайся, — пошутил шеф. — Госпожа золотая леди.
— Может, она баронесса какая? — спросил Артем.
— Нет, она пролетарского происхождения. Зови как хочешь: леди, мадам… миледи… Ду ю андестэнд?
— Йес, сэр!
Ирина вышла из самолета на трап и… остановилась. Закрыла глаза, глубоко вдохнула морозный воздух.
К трапу подкатила машина.
Артем с букетом цветов взбежал по ступенькам и приветствовал зарубежную гостью по-английски:
— Хэлло, миледи! Наша фирма рада приветствовать вас в нашей стране. Как долетели?
— Спасибо, хорошо… — тоже по-английски ответила «миледи», обернулась и что-то сказала темнокожему пилоту.
Тот с улыбкой передал лакированный саквояж Артему.
Поддерживая гостью за руку, Артем свел ее с трапа самолета и усадил на заднее сиденье машины.
Машина неслась в сторону города. По обочинам громоздились бигборды, с которых сытая физиономия Мишки Киселя обещала: «Я вас сделаю счастливыми!»
Кто-то из конкурентов-юмористов зачеркнул слово «счастливыми», а после слова «сделаю» поставил жирный восклицательный знак. «Я вас сделаю!»
Водитель, восхищенно разглядывавший Ирину в зеркало заднего вида, тихо сказал Артему:
— Вот что значит быть миллиардершей… Тетя-то в серьезном возрасте, а как классно выглядит!
— Это оттого, что никогда никого за глаза не обговаривала, — на чистом русском языке сказала Ирина.
У водителя глаза стали квадратными.
Артем зло посмотрел на него, обернулся к даме и автоматически попросил прощения по-английски, тряхнул головой и сказал по-русски:
— Он у нас на стажировке, простите, пожалуйста…
— За что? Хоть и угловатый, но все-таки комплимент.
— Меня Артемом зовут.
— Ирина Владимировна.
— А без отчества можно?
— Можно, — улыбнулась Ирина.
Андрей сидел в одном из кабинетов горисполкома. Рассказывал:
— Я его еще года два назад заприметил… Их тогда в кукольный театр вели… Стоим на красном светофоре, ждем… И они гуськом, как цыплята. Дениска последний, флажок красный держит… Сопли-ивый… Я посмотрел на него, улыбнулся, а он… — у Андрея навернулись слезы на глазах, — тоже посмотрел на меня и просит шепотом: «Дедуська, дай сладину». Шепотом, чтоб воспитательница не услышала. Я в гастроном, шоколадку накупил… И знаю, что не голодные они все, и сладким их кормят… Но ему не сладкое нужно, а сладина!! Той же весной я пасеку завел. Чтоб сладина, значит, была… Постоянно.
Андрей достал из кармана Денискин рисунок.
— О, смотрите, что рисует… Это он… Я знаю! Это он по подзатыльнику от отца тоскует… Отца не было… А он тоскует… А подзатыльник от отца-а… Это… Я знаю… Получал.
— Андрей Федорович, дорогой… У меня даже ком в горле… Честное слово… Но к моему огромному сожалению, мне не только нечем вас порадовать, но даже обнадежить. Все упирается в ваш возраст. Органы опеки и слушать ничего не желают. Законодательство не обойдешь.
— Я помирать не собираюсь. У нас в роду все долгожители по мужской линии.
— Законом четко определена верхняя граница возраста человека, после которой усыновление недопустимо.
— Ну, нельзя усыновить, давайте я его увнучерю… Какая разница? Мог быть у меня такой внук? Мог. Мог остаться без родителей? Мог. И жил бы с дедом…
— Остроумно, забавно и трогательно, но… невозможно.
— Валентин Степанович, я же… Он привык ко мне. И если его кто-то другой заберет… сбежит. Я его знаю. Он шалопут еще тот. Представляете, его мама бросила еще в роддоме, отказалась от него, а он в морду бьет каждому, кто о ней плохое слово скажет.
— Андрей Федорович, я собственного ребенка отдал бы вам со спокойной душой, но… закон есть закон.
— Хренотень это, а не закон.
Машина подъехала к подъезду пятизвездочного отеля «Европа».
Артем выскочил, галантно открыл дверь и подал Ирине руку.
— Я в вашем полном распоряжении, Ирина… Какие у нас планы?
— Через день мне надо быть в Гамбурге. Вы смогли бы сопровождать меня?
— Нет проблем.
— Это буквально туда и обратно.
— Гамбург… — задумчиво проговорил Артем.
— Что, не получается?
— Нет, нет, все в порядке… Ирина Владимировна, а мы смогли бы взять в самолет одну мою знакомую?
— Если у нее все в порядке с паспортом, какие вопросы?
— Понимаете, у нее отец на лечении в одной из клиник Гамбурга. Это и мой дядя тоже…
— Ноу проблем, Артем… А знакомая, выходит, твоя двоюродная сестра?
— Да. Спасибо. Сейчас в отель?
— Мне надо разыскать одного человека, — вместо ответа сказала Ирина.
— Давайте данные. Найдем.
— Ходас Андрей Федорович.
У Артема удивленно вскинулись брови.
— Уже нашли, — сказал он. — Я его племянник.
— Тесен мир… Значит, Артем Васильевич?
— Нет, Александрович… А вы кто?
— Твоя тетя… Несостоявшаяся… Как Андрей… Федорович поживает?
— Нормально. Живет за городом. В лесу. Один.
— А с Василием что случилось?
— Герой Чернобыля.
— Понятно…
Андрей подходил к своему дому по холмистой длинной лесной дороге, которая на горизонте упиралась в освещенные солнцем облака.
Еще издали, со стороны своего подворья, он услышал разухабистую песню:
Ой! Ой! Ой! Ты да душы прыпала,
Ой! Ой! Ой! Ты наша родна сала,
Ой! Ой! Закускі лепшае не маем,
Гэй, налівай, душа спявае!
Ой! Ой! Ой! Ты наша родна сала!
Ой! Ой! Ой! Цябе не будзе мала,
Ой! Ой! З табою наш народ гуляе,
Ой, душа спявае!
Андрей подошел к своей калитке и остановился в крайнем изумлении.
Под навесом баньки был накрыт стол.
Хлеб, сало, огурцы, чеснок, банка маринованных грибов. И аж две бутылки виски. Одна была уже пустая, так как лежала возле сала плашмя.
На скамейке, держа в руке дорогой блестящий мобильник, сидел хорошо одетый, плотный круглолицый молодой мужик и прихлопывал по мобильнику в такт песне.
Валет притоптывал у его ног и пробовал подпевать. Подвывал. Его малость пошатывало.
Довершал картину Струк.
Полураздетый, раскрасневшийся, он лихо выплясывал возле собачьей будки и изо всех сил старался перепеть, а вернее, перекричать того, кто пел
