Оборона дурацкого замка. Том 7 - Макар Ютин
Практик не издал ни звука, выражение лица не изменилось ни на цунь, когда две отрубленные руки охапками хвороста повалились в снег. Они все еще изгибались, окрашенные в фиолетовый ногти щупали воздух, на кончиках пальцев стала выступила кровь, паутиной багровых нитей полезла наружу…
Фонтан оскверненной техники пролился вместо крови, Цзе зашаталась от накатившей слабости, отскочила в сторону от возможной атаки. Враг не впал в шок: тело сосредоточенно дернулось, напружинились ноги для последнего прыжка, из обрубков полезла кость, рот широко раскрылся, зубы стали чернеть на глазах, безумие засветилось в глазах диодной синью
Алтаджин успел первее: командир их временной группы с оттяжкой, с кровожадным хеканьем, с задорным блеском в глазах рубанул врага по тонкой белесой шее.
Массивный меч на палке вгрызся в нежную плоть, понесся вперед, все больше замедляясь, нечеловеческий звук деформации металла пополам с бумажным шорохом, раскрытый рот скривился в усмешке, голова поворачивается к своему убийце, скрежет стал оглушительным, время замедлилось, каждый микрон поворота головы, каждый миллиметр пройденной лезвием плоти, каждое движение мышц, выражений лиц, все как под микроскопом, черные зубы сыпятся прахом, пеньки сочатся гнилью, движение языком, под ним полоса металла, звук не успевает за лезвием, время — вперед, финальный рывок, скрежет сменяет звон, треск, сопротивления нет, лезвие в воздухе, закатываются глаза.
Голова слетает с плеч остаточным импульсом молодецкого удара Алтаджина.
Ян с заженным зеленой дымкой кулаком полузадушенно вскрикнула, инстинктивно отступила в сторону, когда чужая голова покатилась ей под ноги. Отрубленные руки ждали, готовили технику, схватили ее за лодыжки, неопытная дева шагнула спиной прямо к ним.
Коконом взметнулись кровавые нити, пальцы мертвеца задвигались паучьими лапками, багровые тросы с металлическим отсветом обхватили стройный девичий стан, впились в нежные руки, предплечья, связали запястья, связали бедра, устремились к шее…
Одна из нитей неосторожно задела кулак правой руки, зеленое пламя на нем вспыхнуло без команды, без приказа хозяйки, задорный, игривый, беспечный огонь устремился по вражеской техники, по толстым, кровь-как-окалина тросам, враждебной демонической Ци. Легко, словно нити стали фитилем, огонь сжег всю ловушку, освободил деву, не повредил, не пожог ни одежды, ни кожи, устремился дальше, на отрубленные руки, вгрызся в них, растерзал, оставил лишь кучку праха да выжженное пятно.
Тело демонического практика рухнуло на колени, постояло несколько минут, словно в раздумье, затем медленно, торжественно, с гипнотичностью чужого таинства, завалилось в сторону, упало, вздрогнуло, затихло, распласталось на снегу.
Кровь из обрубков рук и шеи практически не текла. Тонких струек не набралось бы и на лужицу от разлитой чашки чая.
«Странно. Вражеская техника „колодца“ вряд ли предполагала свою кровь. Скорее, мужик хомячил чужую от убитых жертв, так почему…»
Саргон не успел закончить свою мысль. Все еще боеготовый, с адреналином в крови и интуицией в жилах, он метнул шар светлой Ци в отрубленную голову, однако та лишь издевательски расхохоталась.
Уже знакомый барьер из крови отбил все собранные наспех атаки, которыми успели ударить удивленные практики, замигал на последнем издыхании, затем резко сдулся, перетек из последних крох защиты в скорость, в маневренность, в…
Нечто очень нехорошее.
Голова при этом не стояла… не лежала на месте. Бренный остаток демонического практика колобком катался вокруг испуганных, злых, непонимающих культиваторов, скакал по кочкам обледенелой земли, тыкался то затылком, то носом, в снег, в целые лужи дождя крови из-под его же техники, пятна гари уничтоженных рук.
Все это время губы культиватора кривились в приклеенной усмешке, язык черной змеей дергался во рту, из горла будто бы сами по себе раздавались невнятные, чуждые слова чужого языка, расшифровать который Саргон сходу оказался не в состоянии.
Голову постепенно загоняли во все более тесную зону, отгоняли от леса, отгоняли от торса, от раненых, неподвижных воинов отгоняли тоже. Лишь свистели камни, гудели техники и дубинки, рвали воздух копья.
— Кулак, крушащий водную гладь!
Дун Цзе первой удалось нанести фатальный удар спятившей голове демонопоклонника. Одновременно с этим Алтаджин вдруг застыл во внезапном, пугающем понимании, затем заорал истошным криком:
«Не смей!!!»
Он опоздал совсем чуть-чуть.
Непонятный речитатив заклинания прекратился внезапно, стоило только нежной ручке «Цзэдун» размазать живую голову по квадратному метру мерзлой северной земли.
Осколки кости, мозговая жидкость, редкие капли крови — все это великолепие без возражений оросило ближайший снег, елки, невезучих практиков. Башка лопнула легко, точно вся жизнь вражеского практика прошла лишь ради этого момента.
Чужой голос затих. Последователь демонической секты сдох окончательно.
Почему же у Саргона никак не выходила из головы одна тревожная мысль:
«Здравствуй, жопа, Новый Год»?
Потому что остальные думали в похожем ключе.
И в этот момент всех людей на злосчастной поляне накрыло.
Бьющая гейзером темная, черная, как безлунная ночь, Ци совсем не походила на тяжелую, маслянистую, с запахом чеснока и плывущих по Гангу трупов, ауру демонического культиватора, не содержала в себе а и сотой доли его мощи. Лишь запредельную концентрацию.
Давление не имело личности, не имело конечной цели. Как пресловутый самурай, оно несло в себе только путь, вирус, закольцованную программу: злая воля, что облеклась в одежды судьбы и желание причинить боль.
Маленькое, по сравнению с убитым практиком или даже с проклятием Саргона, ощущение Ци несло в себе настолько концентрированное, настолько закрученное, архивированное намерение, что на мгновение поплохело каждому живому человеку на поляне. А затем мерзкое предчувствие растворилось, исчезло также мимолетно, как и появилось, забрало с собой даже воспоминания о своей природе.
Осталось лишь четкое, сиротливое ощущение прошедшей мимо Беды в сером балахоне обыденности.
Стоило только неясной вспышке пройти, как бойцы в изнеможении попадали на задницы или прислонились к деревьям. Апатия и запоздалый страх накрыли их душной волной. Кань обхватил руками колени и дрожал на снегу, Уру застыл снежной статуей, на его неподвижных плечах медленно нарастала снежная плесень, Вань лежал навзничь, держался за сердце, Ма в буквальном смысле рвал на себе волосы, Юлвей отдирал левой рукой пальцы правой, намертво сжатые на рукояти возвращенного килича.
Никто не мог толком объяснить, в чем заключалась проблема, но никто из группы Алтаджина не хотел бы пережить ее снова.
Эпилог
— «Издревле и повсесюдно все старики спят. Спят так, что пузыри от уст отскакивают и одиноко мокнет позабытая в бороде сопля», — пробормотал Саргон, единственный островок спокойствия посреди заполошно бегающих вокруг размазанной головы персонажей.
Он да Алтаджин,
